|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
Авангардная лирика Расуль Ягудин
Стихи
* * * На гальке ил, как павшие туманы. Стройны и серы в скалах маяки. Сырой прибой, и мы обратно пьяны на пятачке, где кончились пески. Шумит хвоя, и пляшут дымом кошки, ловя когтями искры низких звёзд. Я всё молчал, целуя вам ладошки вблизи неоткастрированных роз. Тугая ночь тепла и пахнет дымом. Взлетают волны вверх на монумент. Здесь, как всегда, мелькнул закат за Крымом в случайном всплеске корабельных лент. Чернеют очи, утомясь, под утро. Уже тепло от красного вина/ И ты молчишь, так неподвижно-мудро смотря из неба в выемке окна. А волны бьют о скалы пенной грудой На море штиль – но рвутся клочья вверх. И ночь молчит за брошенной посудой, звеня, как будто издавая смех. * * * Наполнив мех разбавленным вином, на лошадях – до первых солончаков. где тот бархан, как потолстевший гном, у миражей один встречает яков Пошел огнем по насту суховей. Верблюд кричит, в песок роняя пену. Вот караванщик, отклонясь левей, через рукав нашаривает вену. Не пахнет потом тело у огня. Твой рот так сух, так бел от этой соли. Давай? Коснувшись павшего коня, мы входим вверх через мираж магнолий. Мы входим в ход сквозь околевший холм. Вот здесь… Песок… Я прикасаюсь к лону… Вот пал верблюд среди песчаных волн, седым горбом приткнувшись к балахону. Ты что-то шепчешь, изогнувшись вверх. Не пахнет потом лакировка кожи. И тонкий стон, не прерывая смех, тревожит пыль на отвердевшем ложе. Пора. Стоит у русла караван, и рухнул шар в простор за минареты. Уже дымится у луны бархан, храня у плеч огни, как эполеты. Коснись меня сухим проемом рта. Верблюд кричит, роняя клочья меха. И караванщик, досчитав до ста, ведет нас вверх, не прекращая смеха. От звезд, как игл, в огне вспухает грудь. Кричит шакал под золотым восходом. Песок. Шакал. И мы уходим в путь тугим верблюжьим караванным ходом. * * * Проходят люди, стуча костями. Всё тоньше плач отстранённых стран. Мы выбирали золу горстями из чёрных, мёртвых, прозрачных ран. Летели птицы со шпилей кверху. Дышала холодом пустота. Как задыхалась толпа от смеху, когда мы ноту вели с листа. А ветер вымученн. Время стыло. Молчат, как идолы, окна стен. Как это долго на запах мыла идти, тенями роняясь в тлен. * * * Вот дернул ветер. Вот почти что дождь. Запахла влагой пыль у душной трассы. Рванулось банджо, напрягая гвоздь, рождая вскрик, как ноту, вдоль террасы. Мы притулились, греясь возле стен. Как жарко на седой груди бетона! Скажи, зачем ты наклонилась в крен, как корабли припортового лона? Взрыв ветра рвет сквозь пыль твои очки. Ты так туга, изогнута в пассате. Вот на гвоздях заерзали смычки, при каждом взмахе чуть касаясь платья. Я запеваю пьяно и смешно. Давай подпой своим почти контральто. Ударил град в склоненное окно при полной одобрительности альта. Лабаем кантри. Завтра будет снег. Прости, что так слаба сегодня арфа. Вот тучи слез уже пустились в бег вокруг у горла стянутого шарфа. Как вас зовут? Как холодно в руке, мне отчужденно приобнявшей шею. Влупите соло, накренясь в песке, губами прикоснувшись к суховею. Вот-вот. Сейчас. Уже почти вода. Она тепла, как вброшенная сперма. Вот нас коснулся тонкий запах льда, не попадая в ритмику Палермо. Так кто же вы? Я пьян от ваших глаз. Вот-вот… да-да… сопроводите вставкой. А дождь уходит, забывая нас вблизи бетона, пахнущего краской. Стряхните – ах – все это только пыль. Все это… так… всего лишь вьюга в лете. Был град. И замерзающий ковыль чуть слышно гас на брошенном берете. * * * Уходит мрак, как тень волны, за спину. Открыто небо. Пала тишина. Наш тяжкий барк на курс на Катарину уже ложится, выплывая с дна. Открылись стены, сникнув берегами. Вот свет и ветер, Вот молчит вода. Благословлены снежными горами, мы выплываем кверху в города. Кренятся мачты, задевая сосны. Плеснуло мраком через перекат. Ах, эти звёзды, сине-купоросны, нам оборвали с вымпела закат. Паромный выкрик. Выплеском дубрава. Ну, вот и ветер в лица из полей. Чуть круче к ветру. Руль пол-борта вправо. Поближе к кнехту возле тополей. А лето пахнет тёплым у сарая и гибки ветки возле лееров. Как стар наш барк. Как бесконечна стая усталых рыб у белых берегов. * * * Над вечером кружатся листья, теряя тепло на лету. Над вечером руки и кисти в таком неприличном цвету. В таком неуемном аккорде заходится дева в стекле. И сладко, что кровью по морде стекает к губам божоле. Разрушены в вазе фиалки. Как пахнут они у окна! Мы так неуемны и жалки, когда к нам подходит весна. А нитка жемчужин все чище, омытая в ветре слезой. Мы в снег на оттаявшем днище уходим за первой грозой. Как холодно возле рассвета! Вороны кричат на стволе. Она не похожа, вот эта, на вкус и огонь божоле. Она все теряется в мраке и тянет из холода длань. Усталый закат на бараке слезой омывает герань. * * * Снег так гладок на кромке тракта. Тянет холодом из полей. Это небо, как катаракта, очень бело у тополей. Стёкла жарки навстречу ветру. Магнитола всё тише в плач. Скрипки, скрипки по километру рвутся к небу сквозь карагач. Небо тяжко, как ветер сбоку. В гололёд отразилась медь. Вот рванулась метель к Востоку, опасаясь не долететь. А проходы – как в чёрном дыме, вверх, в просветы среди берёз. Сладка сказка о пилигриме, так и ждущего нас у звёзд. * * * Повернутый дождь растворяется в ликах, стекая, стекая водой по воде. Повернутый дождь, зазмеившийся в пиках, направленных вверх к остролучьей звезде. Он падает теплым мне в губы и руки, повернутый внутрь, искаженный в ландшафт. И вогнутый каплей, повернутой в звуки, багровую искру сжимает в закат. Под лужами скользко, неровно от ила. И дождь все колышется телом у губ. Как остро ступням, обхватившим перила из медных, босых, изогнувшихся труб. Паром закричал, отдавая швартовы, сливаясь с пространством в согнутой реке. Из согнутых окон летящие совы все смотрят на дождь, искаженный в песке. Под лужами скользко от света и мела. И город так мал, искаженный водой. Повернутый дождь, поднимаясь от тела, сжимается в снег над багровой звездой. * * * Твой силуэт почти что растворился вон там, где слева пахнет ветром вниз. Я почему-то так и не простился, шагнув назад на тень под кипарис. Шершава галька в мраке возле моря. Твой запах тонок там, как в пустоте… Какая боль, когда под шорох горя всё провожаешь вас на темноте! Вздыхает бездна волнами у пляжа. Здесь мы молчали в небо под вино. Прохладен путь меж соснами на кряжи, с тех самых пор закрывшие окно. И тонка-тонка струйка лунной нити. По ней ушла ты в небо…да… тогда. Твой силуэт! И я сказал: «Простите!» уже не оглянувшейся сюда. * * * Не лето. Не осень. Трава пышнотела. И холодно возле воды. Береза в снегу, напрягаясь, запела, взрывая из холода льды. И жарко от птиц, пролетающих мимо. И тонет в сугробе фокстрот. Мы вновь обернулись извивами дыма вот здесь, на краю у болот. Червивы стволы у исхоженных лунно. И слышно, как плачут у звезд. И воздух так тепл, изогнувшийся юно наверх к напряжению слез. Последний закат остывает на теле. Вот-вот заалеет вода. Стояли кресты. Возле холода пели, под ветер взрываясь из льда. * * * Лупа слёз искажает веки, влажно-тёрпкие на губах. Как на трости, на белом стеке вы, поникнув, шептали: «Ах!» Острый запах ацтекских перьев. Горло сжалось. И вскрикнул мул. Здесь тепло у корней деревьев, неподвижных, как караул. Плачут липы кусками неба. Бело-бело – как танцы пчёл. Вы имели оттенок хлеба, опрокидываясь на стол. И клинки в темноте звенели, перевёрнуты с фонарей. Привкус хлеба на влажном теле. Привкус хлеба… ей-ей…ей-ей! * * * Я не допел, когда вспыхнули ветры здесь возле вправо направленных струн. Я не добил три аккорда. где мэтры возле пюпитров вставали из лун. Небо скосилось к рукам из зенита, Господи, тяжко от неба в руках. Справа у сердца у неба допита черная чарка на белых песках. Ночи сгустились над мышцами глины. Падали искры из холода вдаль. Едут и едут, и едут машины, падая вниз, в утомленную сталь. Ночь наклонилась, роняя дождинки. Прянули прямо опавшие вниз. Вееры лиц, отклоняясь на спинки, плачут слезами на ржавый карниз. Вздох похоронен. Склоненны цикады. Лица вдали полуслиплись в закат. Лица вдали, полуслипшись в парады, с листьев на поры роняют нам яд. По стороне, исказившейся влево, по высоте, отклонившейся вдоль, ходят шаги у остывшего древа, не доигравшего нас в си-бемоль. * * * Пехота ждёт за тёмными дверями. Поют у входа, сыпясь в белый снег. Вот, наготове, танки за краями глядят и дышат, скомканные в бег. Здесь порох пахнет чем-то искажённым. И здесь так тихо перед взрывом бомб. К стволам у марта, бело-обнажённым, как полумесяц, мы склоняем ромб. У поворотов неподвижны танки. Поют пространства, полные воды. Выходят бриги с скорченной стоянки на отстранённый запах лебеды. И так прозрачно перед всходом в звёзды. Пылают руки, вот, обнявших нас. Среди теней недвижимы берёзы, как караулы возле входа в пляс. * * * Осторожная поступь дождя на паркете. Солнце бликами пляшет среди площадей. Это было. Ты помнишь, мы были, как дети, в оглушающем свете чужих фонарей. Ночь ломилась сквозь шторы при гаснувшем вздохе. Липки-липки бокалы, сронённые вниз. Мы ложились локтями на хлебные крохи, так похожие светом на холод и бриз. Чёрный камень воды неподвижен в проёме чёрных окон, блестящих дождями и сном. Это было. Мы падали в выблески в дрёме за неровным чужим накалённым окном. А стена так прозрачна. Она в каплях света. Вот насквозь стало видно, как ты холодна. Чёрным снегом сникая, ломается лето, вылетая пургой из погасшего дна. * * * Ополовиненное небо все уже возле нитки туч. Комки с колес чужого кэба все чаще отражают луч. Ушел закат через засовы. Темней и чище на волне. Дорога здесь, где тихи совы на отклонившейся стене. Вагон. Он дышит в руки пастью, роняя пот на струны шпал. Он, отличалась кровавой мастью, так стройно-чист на входе в бал. Давайте внутрь, прижавшись к чреву почти издохшего огня. Мы ожидаем королеву неожидаемого дня. По рельсам звякнули баллисты, не мимикрируя вдоль ив. Закат ушел. Стройны и чисты лекалы плах меж медных грив. И вот – вот-вот качнутся ложи рукоплесканьями во мгле. Она идет – о, Боже, Боже, как нежен ветер на челе. * * * Паромный крик у старого причала. Визжат от боли сходни под ногой. Там при закате становилось ало за тенью, изогнувшейся дугой. Там пели птицы, словно дули в трубы. Молчали сосны. Рёв колоколов. «Пора!» - она поцеловала в губы меня, не произнёсшего двух слов. Был холод шеи в вдохе, вдохе, вдохе. Качались тучи лапами воды. Вот отозвался охами на охи тяжёлым эхом ветер из беды. Свинцово небо. Вот ты таешь в длани. Твой запах остр, как ветер под апрель. У скал вода. Чуть слышен запах лани, через сугробы миновавшей мель. * * * Вблизи у проема мерещатся свечи. Ах, ночь, вот она затеплела огнем вблизи у окна, отразившего речи у сломанных стен за покинутым днем. В руках холодится потухшая с ночи. Ну, где ж ты, ну, где ж ты, вот эта вот – та? Вблизи у стены истонченные очи мерцают водой у спрямленного рта. Неровный закат искажается в факел. Огонь все прозрачней у призрачных рук. И пахнут водой полустихшие маки у радужных радуг, рождающих круг. Поранены ели. Вот брызнули скалы. Скорей, прислонитесь у неба к кубу. Склоненные розы, прозрачны и алы, растаяли в кровь на последнем гробу. * * * Призрак прошлого, вот, всё ближе. Пахнет снегом от знойных рук. Вот она наклонилась ниже, Искры слёз рассыпая в круг. Ах, глаза! Я их гладил паром вдоха-выдоха под мороз. Я тогда ещё не был старым здесь, где ветер среди мимоз. Стены гулки, как стенки гроба. Остр ваш путь, уводящий в мглу. Мы ронялись тенями оба на закат среди роз в углу меж надолбов, среди рыданий зимних кошек при январе. Я губами коснулся длани возле тополя во дворе. И – пора! Уж снега остыли, избавляясь от наших тел. Вот – ты канула. Глыбы плыли. Город плакал, как будто пел. * * * Полет шмеля нам исполняют птицы. От душных трав, от душных листьев зной. Нам в пустоте у теплых рук не спится под рок-н-ролл за сброшенной стеной. В руках огонь, он плещется в бокале. За нас. За них. За ночь. За перигей. Как гулок шаг по темным плитам в зале, перекрещенном шепотом людей. Кариатиды остывают к верху. Застыло небо в острых пальцах дев. И черный блюз, притиснувшийся к эху, под ноту “си” перерывает нерв. А птицы ждут в струне виолончели. Полет шмеля. Он зноен и тяжел. И теплый вздох на отстраненном теле танцует вальс, разламывая стол. А птицы в небо изгибают скрипки. А птицы ждут на струнах-проводах. Как были пальцы на закате липки от земляники, поданной во льдах! * * * Последние из тех, что были рядом, кричат сквозь бред, сквозь кровь, сквозь темноту. Последние из проходивших адом склоняют лбы в огонь, как в бересту. Последние почти исчезли в дымке. Там так темно при умираньи звезд. И ночь. И тот на деревянной спинке чуть изменил многообразье поз. Глядящий внутрь роняет слезы крови. Распахнут свод при умираньи муз. И свет, как боль, нам напрягая брови, так тонко строг при умираньи уз. Вода жива, где в отраженьи лужи. Вода чиста, свободная от нот. И вдоль окон, что с каждым шагом уже, скрипя вдоль струн, как тень, проходит кот. Аккорды длинны. Вот их тянет ветер. Почти как крик, нам кто-то выдал “ля”. И кровь других, как кровь на эполете, почти как крик, нам исполняет “бля”. “Смотрите вверх!” – нам кто-то ломит в уши. А там вода. Там ветер вдоль стекла. Как больно петь. Как плачут в небо души у не того, не своего крыла. * * * У перевернутого круга уже почти взорвался день. Вот растворился голос друга, перевернувшегося в тень. Лабает воздух блики, крики. Давайте выпрямимся в свод. О, боги, наклоните лики на отклоненный небосвод. По кливерам стекают слезы тех нас, оставленных в воде. Как тонок запах у мимозы, перекрутившейся в звезде. Полшага зыбко. Блещут трубы, роняя брошенную вниз. Вот так – сквозь ночь подайте губы, не опираясь на карниз. Подайте блик. Он пахнет светом. За ним растаяли круги. У тех у нас, рожденных летом, взлетают всполохи с дуги. У них по нам проходят наши. Давайте выпрямимся в тень Все это – яд в бездонной чаше, перенацелившейся в день. А с неба сыпятся проклятья ненаших, ищущих покой. И лак ногтей роняя, сватья заводит песню за рекой. Все это голос ждущих ветра, что в недра чаш вливают яд. Давайте с дек по знаку мэтра как ветер, выпрямимся в ад. * * * Шоссе прохладно перед всходом света. Темны берёзы. Кромка холодна. Нам режут губы вниз осколки лета в прохладе ночи, как в воде у дна. Целуй меня кровавыми губами. Их вкус так солон. Так похож на май. Давай не ждать рассвета за гробами прямых лучей, отгородивших рай. Кусты недвижны, тяжки, словно бездны. Летит асфальт под руки скользок, тих. Как ваши губы стали бесполезны, когда к утру я завершаю стих. И смотрит ночь, как звёздами, глазами. Так многоглаза, Господи, ах, так! Ты запекалась красными губами, когда я шёл на ветер через мрак. * * * Из мрака белым смотрит ветер, посеребрив в луче пылинки. Во мраке смерчем на паркете поют увядшие пластинки. Посеребренный веер пыли. А, как он бел, ах, как морозен! Он запуржил нам сзади крылья. Он кружит танго, бел и грозен. Зрачки лампад проходят мимо. Рябые лужи возле веток. Во мгле морщинятся от грима седые лица малолеток. Из мрака ветер смотрит белым в почти опавшие сирени. Там дождь. И пахнет чистым телом, где у воды сгрудились тени. А пыль, как боль, на крыльях вязка. Она нам шеи давит книзу. И неподвижна чья-то маска, не отвернувшаяся к бризу. Песня. Чёрный воздух. Как он пахнет золой. Пыль на звёздах над сожженной ветлой. Что-то крикнул, умирая, нам день. Ходик тикнул, уходя через тень. В лунном свете ты, как будто во мгле на паркете на просвет Божоле Я на руки всё роняю пыльцу. Спой мне «вуги», наклоняясь к лицу. Припев: А мне в спину всё смотрит прохожий. Эй, залётные, эй-ей-ей-ей!!! А луна закипает на коже в брызгах звёзд, как в пуху тополей. Вот ты стихла после выкрика вверх. Ты поникла ликом в ночь, словно в мех. Как прохладны эти плечи в луне… «Ладно, ладно». – ты ответила мне. А на город всё летят фонари. Я ей ворот целовал изнутри. Эй, залётный, запевай, заводи! Я ей потный тискал крест на груди. Припев: А мне в спину всё смотрит прохожий. Эй, залётные, эй-ей-ей-ей!!! А луна закипает на коже в брызгах звёзд, как в пуху тополей. А на трассе неживы провода. Ты на массе заискрилась от льда. Ах, как, бляха, ветер пахнет золой. Эй, «Ямаха», извини, что я злой. Чёрный ветер, чёрный ветер в кадык. Что-то эти вдруг ударились в крик. Ну-ка низом, где так скользка вода. Нас капризом вновь заносит сюда. Припев: А мне в спину всё смотрит прохожий. Эй, залётные, эй-ей-ей-ей!!! А луна закипает на коже в брызгах звёзд, как в пуху тополей. Плачьте, плачьте этот плач, фонари. Словно мачты, тени ив на двери. Лунным стоном ветер рвётся в окно. Я над лоном расплескался в вино. А с похмели где-то слышится свет. Вот – на теле, этом теле мой след. Ну, открой же, вот, под ветер, глаза… Ах, как, Боже, рвётся в двери гроза. Припев: А мне в спину всё смотрит прохожий. Эй, залётные, эй-ей-ей-ей!!! А луна закипает на коже в брызгах звёзд, как в пуху тополей. * * * В шине цветы, приувядшие к школе. Пахнет травой с паутиной трава. Вот – я шагнул из начала на поле в окрик вожатой на эхо на “два”. Лагерь. Столбы, оплетенные тиной. Птицы беззвучно плывут возле дна. Я доостыл. Я уснул за картиной, где холодит теплый остов окна. Грохот ключей при заломленном шаге. Мяч завертелся, ловя фонари. Как здесь темно, где вода на овраге заколыхалась при счете на “три”. Плача в кору. Плача в холод и сырость вечных ночей, не оконченных к дню, я не остыл – это что-то приснилось летнему сжатому в теле огню. Вздох из росы. Он смятен тридцать первым августом семьдесят пятой весны. Ветер колюч, пролетая по нервам в сторону… вбок… из другой стороны. * * * Вот стук копыт всё ближе из прохода. Пылают окна взглядами слюды. Здесь для коней уж больше нету хода, где теснота от запаха воды. Тяжёлый мрак тяжёл, как лапы снега. Черны закаты вдаль наперерез. Вот в темноте чуть скрипнула телега, где храп коней, где остывает лес. Тропа так узка. Так прозрачны лица летящих справа через пустоту. Мне это снова… снова, снова снится на переломе в скомканном листу. Проходы. Чернь. Смеются окна чёрным. Роняет небо звёзды, как стекло. Храпели кони. Пахло приозёрным тяжёлым илом – словно намело. А мгла туга, как ветер из-под дула. Стеснились стены ночи под восход. По тонким лужам рябовато дуло, где нету хода вверх наоборот. * * * Приходит крик из голубого ветра. Они там вверх уже отпели нас. Приходит ночь с шестого километра, где в черной крови увязает пляс. От черных стен дымятся дымом лица. И зацвели из бездны тополя. Как пахнет кровью в ветре багряница, где возле плах исчерчены поля. Вагон дрожит, роняя хлопья сажи Проходы дымны в сумраке плацкарт. Как пахнут кровью в черном ветре кряжи, не нанесенные на искривленья карт. Давайте здесь. Подайте же мне руки. Как больно возле подколенных икр. Как тонок звук чужой далекой муки у тополей, у отвлеченных искр. Они кричат из пустоты, из тени. Они из ветра в ветер тянут луч. Вот наш корабль перекосился в крене, бросая снасть из опьяненных туч. Вы здесь, в огне. Вы здесь опять так близко. Простите… Я… почти сместился вниз. Простите. Здесь… огонь… и ночь… и низко склонился наш полуувядший бриз. И слева воздух тянется из мрака. Заводят пляс угрюмые пиры. Заводят пляс. Приходит запах злака, наискосок перечертя дворы. * * * Не веря вверх, склонясь в Пола-де-Сьерру, приходит смерч из правого угла в прохладный звук прикосновенья к телу в полупунктире битого стола. В прямой периле свет, где нежен иней. И ночь тиха в сопровожденьи риз. И теплый вздох промеж промежных линий почти зацвел при погруженьи вниз. На темной колке исказились ветры. Струна дрожит, рождая звук и рев. Нам тяжело, у стен считая метры, идти вперед на полустихший зов. Проходы прямы там, у карусели. Завел джаз-банда клоунскую трель. И сладок свет вот здесь, в тепле, на теле чужой воды, перерожденной в эль. |
|
|
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
