|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
|
На конкурс, посвящённый 60-летию Победы Александр Пикунов,
полковник в отставке. В батальоне выздоравливающих
Наконец-то кончились мои дорожные скитания, и в начале августа 1942 года прибыл я в госпиталь города Родники Ивановской области. Тишина. Вдали остались звуки боя. Мягкий матрац, белые простыни, белые халаты. Настоящий рай после фронтовых передряг. Но пока находился в первичном полевом госпитале, затем в Калининском эвакогоспитале, в дороге сюда, рана моя почти совсем зажила. Так что по приезде меня дней через 15-20 уже выписали в батальон выздоравливающих. Хотя рана и затянулась, но, поскольку был повреждён нерв, пальцы моей левой руки остались неподвижны. Лечащий хирург сказал: «Если хочешь иметь полноценную руку, то немедля начинай разрабатывать, массировать, тренировать пальцы. В противном случае они отомрут, останутся скрюченными». Показал мне, как это надо делать, и я усердно разминал пострадавшую руку. Закончилась и моя беспечная госпитальная жизнь: мне, как выздоравливающему командиру-сержанту, поручили вести занятия по боевой подготовке с группой девушек с одной из здешних фабрик. В те годы подготовку молодого бойца проходила вся молодёжь. Более или менее сносно пошли уроки по изучению винтовки. Каждой из них интересно было подержать в руках оружие, изучить, тем более – пострелять. Но как только дело дошло до строевой подготовки – начались для меня настоящие мучения. Помнится, выстроил я на улице своё «войско» – около пяти десятков молоденьких девчат, присмотрелся к ним повнимательней. Каких только среди них не было: и тоненькие, как тростинка, и дородные, пышнотелые. Но все их лица были отмечены печатью войны, сказывались ночные сверхурочные работы. Чувствовалось, что стол их не изобиловал яствами. Но всё равно все они были по-юному симпатичны, а иные – просто писаные красавицы. Были среди них застенчивые скромницы, а были и такие, что оторви да брось. Одеты пёстро, кто во что: пиджачки, жакетки, ватные фуфайки, кто в шапочке, кто в платке. А обуты так и вовсе вразнобой: кто в резиновых, кто в кирзовых сапогах, кто в ботинках, кто в калошах, кто в туфлях. Вот такой разношёрстный строй «солдат» предстал пред мои командирские очи. При этом строй тот плутовато-испытующе взирал на меня сотней обжигающих глаз. По их рядам покатился шёпот. Одни прыскали тихонько в руку, другие – похохатывали открыто. Чувствовалось, что проезжаются в мой адрес. Я скомандовал: «Смирно!» – не совсем твёрдым голосом. Хоть я и сержант, но пока что кроме своей ложки, да противотанкового ружья мне никем не доводилось командовать, если не считать моего напарника, второго номера при ПТР. А тут сразу несколько десятков подчинённых. Так вот, скомандовал я «смирно», а они, заливаясь смехом, спрашивают: «Товарищ командир, а что такое «Смирно!» Я пытаюсь показать, объяснить, как выполнять эту команду. Что перво-наперво это значит руки втянуть по швам, вытянуться самому в струнку, грудь вперёд и так замереть, поедая глазами своего командира (объяснил так, как самого учили). Снова командую: «Смирно!» Тут одна из второй шеренги заявляет: «Товарищ командир, а мне мешает впереди стоящая выполнить вашу команду». И впрямь, она со своим пышным бюстом напоминает голубя-дутыша с его огромным зобом. Моя «юбочная» команда помирает с хохоту. Я краснею, как варёный рак, теряюсь. Меняю девчат местами. Но тут другие начинают находить какие-нибудь причины. Пробовал я их выстроить в одну шеренгу, но тут мой строй растягивался чуть не на километр, командовать становилось совсем невозможно. Если находишься в середине – куролесят фланги, если идёшь на один из флангов, то на другом начинают что-то выкомуривать и вообще начинается вакханалия. Вижу, что явно подтрунивают, измываются они над своим зелёным «командиром», а в руки взять их не могу. Но это были только цветики, а ягодки оказались впереди, когда мы перешли к отработке движений на месте, ходьбе в ногу, поворотам. Скомандуешь им: «Шагом марш!» Кто-то шагнул, кто-то ещё стоит, раздумывает. И получается свалка под весёлый смех самих курсантов. И попробуй-ка разберись, кто из них это делает из баловства, а кто действительно от волнения путается, сбивается. Скомандуешь им: «Налево!», кто повернулся влево, кто вправо, кто кругом, а кто-то, сбитый с толку, стоит недоумённо и раздумывает, куда же ему повернуться. Пытался на них кричать басом, но вместо этого срывался на фальцет. Тушуясь, я пыжился ещё сильней, подливая тем самым масло в огонь. Весь пылал-горел от смущения, от своего командирского бессилия перед этой командой озорниц. В их глазах ещё пуще зажигались бесовские огоньки. Может, с парнями я бы и столковался, быстро нашёл общий язык, а к девчатам не знал как подступиться. В общем, чувствовал я себя на командирском поприще, как карась на сковородке. К тому времени я хоть и побыл несколько месяцев в пехотном училище, понюхал пороху, прошёлся по краю пропасти, был ранен, но оставался тем же скромным стеснительным деревенским парнем. Вспыхивал до ушей, если приходилось разговаривать с кем-либо из женщин, а тут – целое «войско» голубоглазых прелестниц. И Боже упаси, чтобы после занятий кого-нибудь из них выделить и проводить до дому. Что ты! Я думал: «Тогда совсем меня «заклюют», лишат дара речи и сделают заикой». Был непробиваем в своей заботе о соблюдении командирской нравственности. Пытался я их вразумить, читая мораль, мол, там люди гибнут, война, а вам всё хихоньки да хаханьки. Но моя проповедь на них действовала не больше, чем холостой выстрел. Кажется, и слушают меня с серьёзным видом, на минутку утихнут, а потом опять всё повторяется. Я понимал, что они пришли сюда после рабочего дня, уже выполнив или перевыполнив сменное задание, а на мои тренировки смотрели, как на отдых, давали себе разрядку. Ведь им, как и мне, всего-то по 18-20 лет. В них просто играло буйство молодости. Война войной, а молодость брала своё. Я лез из кожи, пытаясь всё направить в русло жизненной серьёзности, а подходящего тона в обращении подыскать не мог. Да и сам мой вид доходяги с длинной шеей, в обхвате как у казённого быка хвост, в огромных ботинках с обмотками на тонюсеньких, как спички, ногах, одетого в стиранное-перестиранное госпитальное обмундирование, висевшее на мне, как на колу, похоже, не располагал их к должному восприятию происходящего. Между тем, срок моего пребывания в этом «санатории» истекал. Мои каждодневные упорные тренировки руки принесли свои плоды. Она уже начала действовать, хотя ещё и не обрела былой силы. Но я уже мог ею поддерживать винтовку или противотанковое ружьё, орудуя здоровой второй рукой. И грустно, и смешно признаться, но я, можно сказать, был рад бежать с поля сражения с этим беззлобно, добродушно дурачившимся голубоглазым «противником». С облегчением (будто сняли с горячей сковородки) воспринял сообщение, что меня снова направляют на фронт. И вот я в последний раз выстроил этих насмешниц – возмутителей моего райского госпитального житья и объявил им, что завтра отбываю на фронт. Дурашливость с них как рукой сняло. Стенка, разделявшая командира и подчинённых, рухнула. Девчонки сгрудились вокруг меня и, казалось, готовы были расплакаться, будто вдруг осиротевшие дети. «Прости нас, пожалуйста, товарищ сержант. Поезжай. И пусть пули обойдут тебя стороной. Возвращайся после победы живым, наш дорогой «товарищ командир»! Когда они окружили меня плотным кольцом, только тут я понял, насколько они все милые, какие у них добрые русские сердца. Напрасно я на них злился из-за своей командирской беспомощности. Так я распростился с этой командой озорниц. |
