Литературный Башкортостан

Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным.

В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» .

Редакция.

Крохотный комочек в ослепительно, сверкающе белых, словно снег на солнечном склоне горы, тряпках лежал прямо возле стены, слегка утопая в грудах векового мусора и тухлых листьев, опавших с огромных тополей, и маслянистые продолговатые твари чуть больше по размерам, чем этот шевелящийся тёплый свёрток, – те самые, что выглядели как случайные скользящие тени, – окружали его глухим кольцом, вытягиваясь к нему острыми безглазыми концами, плач на миг умолк, словно ребёнок почувствовал появление человека, и тут же одна из тварей с чуть слышным мокрым звуком вдруг вползла на ребёнка, облепив его всего и почти скрыв под своей вязкой колышущейся массой, и тут же другие стали стекаться теснее, и ещё две тени втекли к свёртку под бока сразу с двух сторон – теперь его уже совсем не было видно под однообразной чавкающей и причмокивающей чёрной студёнистой плотью, и ребёнок вновь закричал в голос, но теперь плач из-под облепивших его тел почти не был слышен. Зелла кинулась вперёд, удерживая револьвер перед собой теперь уже одной рукой, и с разбегу что есть силы ударила ногой ту тварь, что была сверху, ударила повыше, чтобы не задеть ребёнка, и тварь с чуть слышным хлопающим звуком вдруг сморщила верхнюю часть своей внешней плёнки, когда чёрная матовая слизь, похожая на битумную смолу, вытекла из её пробитого бока, как из проколотого вилкой яичного желтка – какого-то странного, ненормального желтка совсем не жёлтого света, и ребёнок под ней захлебнулся и закашлялся, словно что-то попало ему в дыхательные пути, и тогда Зелла выругалась вслух и опустилась на колени, торопливо всовывая “смит-энд-вессон” в карман пиджачка, и, преодолевая тошноту, начала отдирать от ребёнка следующую мерзость прямо руками – тварь было мягкой и осклизлой, и у неё не было ни переда, ни зада, и пальцы Зеллы скользили по тонкой кожице и проминались внутрь чужого тела, не находя за что бы зацепиться, и она подсунула под неё носок правой туфли, приподнимая над асфальтом, и тут же всунула в образовавшуюся щель руку уже на всю глубину, так что ногти упёрлись в белые тряпочки на ребёнке, и начала заводить кисть руки крюком за скользкую тварь и всунула другую руку сверху – с противоположной стороны, и затем, когда её руки соприкоснулись между ребёнком и тварью, она что есть силы вцепилась пальцами в мягкую ускользающую плоть и рванула себя, отдирая от детского тельца. В этот момент холодная скользкая кожа коснулась её обнажённой ноги, и она дёрнулась и вскрикнула вслух от мгновенного чувства гадливости, и тут же яростно пнула незаметно подползшую к ней тварь с такой силой, что разом пробила узкое мягкое тело почти насквозь, так, что внутренняя слизь выплеснулась наружу небольшой тяжёлой волной, и нога Зеллы на миг завязла под тут же опавшей кожицей в липкой ледяной субстанции, словно в жидком полузамерзшем гнилом дерьме, и она, дёргая ногой, стараясь выпростать её из чужого тела, раздражённо отшвырнула в сторону ту тварь, что отодрала от ребёнка, и затем вновь нагнулась, начиная отдирать последнюю.

Когда она, наконец-то, выпрямилась с ребёнком на руках, её колотила устойчивая ровная дрожь, словно у работающего отбойного молотка, и дуло револьвера неприятно упиралось в бедро сквозь карман, и она уже хотела перестрелять к чертям собачьим всю эту мерзость, но вместо этого откинула со лба ребёнка небольшой белый капюшончик и заглянула ему в лицо.

- Как тебя зовут, подкидыш? – хрипло спросила она с внезапным, оглушающим, невыразимым, почти болезненным ощущением счастья, и ребёнок взглянул ей в глаза с каким-то пугающим выражением чёрных раскосых глаз, и она машинально прощупала пелёнки и вопреки ожиданию с удивлением обнаружила, что они совершенно сухие.

Зелла прижала его к себе и запахнула бортами пиджачка, стараясь согреть, и пошла на сей раз не скрываясь очень быстрым и торопливым шагом, спеша вырваться, как из омута, из этого ледяного нутра ночной Черниковки, и стук её каблуков, словно цокот копыт какого-то громадного рыцарского коня, эхом отдавался среди пустынных сырых улиц. В какой-то момент ребёнок зашевелился и захныкал в её руках, и она торопливо склонилась над, мягко шепча: “Тс, тс, тс…” и, повинуясь безотчётному чувству, вдруг легонько поцеловала в пухленькую и тёплую упругую щёчку.

Доставать ключи от квартиры было неудобно с ношей на руках, да ещё и с револьвером в кармане, всю дорогу колотившимся ей в бок, да ещё с сумочкой под мышкой, и Зелле пришлось полусогнуть колено и упереться им в стену, поддерживая ребёнка бедром и одной рукой, и когда замок, наконец-то, удалось отпереть, она облегчённо вздохнула, войдя и пяткой захлопнув за собой дверь. Она уложила ребенка на стол и стала его распеленовывать, сама даже не разувшись, и когда детское, светящееся в полумраке квартиры тельце обнажилось (“мальчик” – гордо констатировала Зелла), избавленное от давления тряпок, ребёнок облегчённо вздохнул и вновь взглянул на Зеллу всё с тем же пугающим выражением лица, которое она никак не могла охарактеризовать.

- Тю, тю, тю… - несколько смущённо начала Зелла, неожиданно поняв, что совершенно не знает, как обращаться с детьми, и ребёнок вдруг слегка засмеялся каким-то странным, совершенно недетским смехом, и от этого смеха ей внезапно стало жутко, и она невольно поёжилась и опасливо оглянулась в тёмную глушь квартиры, тут ребёнок засмеялся чуть громче, и Зелла вновь посмотрела на него, и с на мгновение помутившимся разумом увидела, как его крохотные губки раздвинулись, открывая два ряда крепких блестящих зубов с острыми резцами слева и справа в верхнем ряду. “На хрен. – подумала Зелла. – Зубы у грудного младенца, охренеть, мутант, что ли?” Вслух же она сказала:

- Ладно, Подкидыш, сейчас будем ням-ням и бай-бай, маленьким детишкам давно пора ням-ням и бай-бай. – и она не поверила своим глазам – младенец слегка пожал плечиками, словно говоря “почему нет?”, и небрежно кивнул головой, и Зелла вдруг поняла, почему его взгляд показался ей каким-то пугающим: взгляд был осмысленным и мудрым, как у дряхлого, очень много пережившего и повидавшего старика, впрочем, она тут же решила, что ей уже мерещится невесть что.

Она мрачно направилась в сторону кухни, уже начиная понимать, что попала в весьма странную заморочку и взвалила на себя кучу неожиданных проблем и нерешённых вопросов: Что это за мальчик, да кто его родители?, да чем кормят грудных детей, и как вообще с ними управляться?, да что с ним делать дальше?..

И где, на хрен, эта долбаная Рая, обещавшая сегодня заскочить поздним вечерком, который, строго говоря, уже начал плавно перетекать в позднюю ночь?..

“Долго жить будет.” – банально подумала Зелла, когда раздался знакомый стук в дверь.

Рая стояла в дверном проёме комнаты и молча рассматривала младенца.

- Я как-то пропустила мимо внимания период твоей беременности. – наконец, сказала она, и привычно тряхнула плечом, сбрасывая со спины в руку ножны с длинным двуручным мечом.

- Слушай, давай-ка сегодня, раз в жизни, для разнообразия, без подколок. – внезапно разозлившись непонятно на что, огрызнулась Зелла.

- Разнообразие – вещь полезная. – обрадованно подтвердила Рая. – Особенно такое разнообразие, как любимый сыночек на столе вместо очередного жопастого ё…ря в постели. Давно пора было переквалифицироваться в солидную и хозяйственную мать семейства – ильфо-петровский матрац и так далее. Учти, тебе придётся прекратить трескать бутерброды и чипсы с пивом– нельзя же показывать ребёнку дурной пример, готовить нужно строго первое-второе-третье, а сладкое только под конец, если будешь хорошо себя вести, и перед тем как сесть за стол не забудь помыть руки и нацепить слюнявчик, а также почистить зубы и помыть ноги перед сном – ты, кстати, хоть раз в жизни мыла ноги перед сном, а?, или только перед тем, как надрочить чей-нибудь член ногами? Да – и не забудь завести корыто, а то в чём, на хрен, стирать пелёнки?

Зелла молча плюнула и отвернулась.

- Кстати, насчёт пелёнок. – не унималась Рая. - Сколько раз он уже надул, и куда ты подевала всё мокрое?

Зелла резко повернулась обратно лицом к Рае.

- Он не ходит под себя. – с торжеством провозгласила она. - Он у меня большой. Самостоятельный мужчина, как Ленин в октябре.

Однако Рая почему-то не оценила насмешку – во всяком случае, она перестала улыбаться.

- Ты уверена? – настороженно спросила она, глядя на подругу вдруг заледеневшими глазами.

- Если я в чём-то уверена, то только в этом, чего нельзя сказать обо всём остальном. – отрезала та, доставая из тёплой воды бутылочку из-под коньяка, да краёв наполненную молоком и совершенно сюрреалистически-залихватски выглядящую со специально проколотым презервативом вместо соски на горлышке. Она простым естественным движением, словно занималась этим всю жизнь, слегка подсосала через презерватив молоко, оценивая степень свежести и уровень тепла, и с удовольствием причмокнула, выпуская заострённый спермосборник изо рта. – Помнишь, как нам Расуль Ягудин впаривал по пьянке, что мы ни в чём не можем быть уверены? – продолжила она более миролюбивым тоном. – Дескать, философы-идеалисты, я сейчас не помню ни течений, ни имён, утверждали, что мира вокруг нас не существует, или во всяком случае мы не можем быть уверены в его существовании, потому что заперты в тюрьму собственных ощущений: запахи – это всего лишь обонятельные ощущения, так что их, возможно, и нет; предметы и мужчины – всего лишь осязательные ощущения, так что не было у меня в жизни никаких мужиков, одни оргазмы в чистом виде, как поллюции; сперма во рту – это лишь вкусовые ощущения, так что нет в мире никакой спермы; а насчёт зрительных – так Расуль Ягудин вообще нагнал, что якобы, небо вообще не голубое, а это просто мы его таким видим, и, дескать, например, кошки видят совсем другие цвета, и из этого философы делали вывод, что мир принципиально непознаваем, какой-то ахрендитизм это называется.

- Агностицизм. – поправила её Рая, напряжённо думая о чём-то своём и сохраняя стылую, неподвижную сосредоточенность в глазах. – Учение о принципиальной непознаваемости мира на основании субъективного идеализма… или, наоборот, объективного идеализма… н-н-не помню, в общем, одно из них гонит, что мир, есть, но он создан Богом в русле теории первотолчка, вторая – что мира вокруг нет ваще по жизни, а есть только наши глюки типа вот, мол, берёзка, а её на самом деле нет, это мы её представляем, как в виртуальной реальности, кстати, Расуль Ягудин раз после много водяры начал загоняться типа чё ж тогда Сталин не примочил всех психиатров, они-то типа гонят то же самое – мол, все шизофреники, всех – в психушки, типа всё вокруг – бред от больных мозгов, типа никто ни хрена с инпланетянами не трахался, и нет никаких чертей и никакой аждахи, и никого мусора у себя в мусорках не били и не насиловали, а всё это очень яркий и образный шизофренический галлюциногенный бред, и никто вон Коляна не порезал, а нам всем это почудилось, и никакие братки по улицам не понтуются, а только в наших мозгах, и нет, короче, вокруг ничего, а всё только шизофреническое воображение, переходящее в ощущения, которые не ощущения, а галлюцинации, Расуль всё прикалывался, насколько официальные симптомы шизофрении совпадают с этим долбаным идеализмом – типа нет ни хрена вокруг и не было, одни глюки.

- П…ец!!! – от души засмеялась Зелла, поворачивая голову от мальчика и при этом продолжая бережно удерживать у него во рту презерватив на бутылочке с молоком. – Вот я и говорю во славу родному дурдому, что я не уверена ни в чем вокруг, кроме того факта, что этот мужичок большой и самостоятельный и сосёт, глянь, будь здоров, со всем уважением, даже получше меня (“да не может такого быть” – ухмыльнулась Рая) и ни фига под себя не дует.

- Не дует, говоришь? - с неописуемо задумчивым видом и добрым выражением лица переспросила Рая. – Интересный мужичок, ну-ка, ну-ка… - она двинулась к ребёнку, небрежно перехватив левой рукой ножны с мечом чуть ниже линии соприкосновения с гардой, и неожиданно остановилась, натолкнувшись, как на каменную стену, на косой режущий взгляд Зеллы, продолжающейся улыбаться, и от этого почему-то ставшей особенно страшной, словно кошка-мать, вздыбившая всю шерсть в геометрически правильный пушистый шар.

- Почему бы тебе не поместить пока эту штуку в какое-нибудь тёплое место? – нежно предложила она, и от звука её голоса воздух вокруг словно застыл и тут же загустел крохотными серебристыми кристалликами льда. – В теплое и мягкое, по Маяковскому в исполнении Расуля Ягудина, - в свою п…ду, например.

Рая несколько мгновений молчала и неподвижно смотрела подруге в глаза.

- Расуль Ягудин не так читал - наконец, сказала она и со вздохом отвернулась. – Не в “тёплое и мягкое”, а “в мягкое, в женское”, я даже помню кусок: “Ведь дело ж не в том, что бронзовый, что сердце – холодной железкою, ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское”. – Она помолчала. – Я же всегда и везде хожу с мечом.

- Начиная с этой минуты – нет. – отрезала Зелла. – В моём доме теперь – извольте-с, тут тебе не снималки в кабаке, тут ребёнок, с сегодняшнего дня чтобы как в мечети, никакого оружия с этими долбаными вирусами и микробами, голову покрыть, чтобы вши не разронялись, и перед тем, как сесть за стол, не забудь помыть руки и нацепить слюнявчик, а также почистить зубы и помыть ноги перед сном – ты, кстати, хоть раз в жизни мыла ноги перед сном, а?, или только перед тем, как надрочить чей-нибудь член ногами? И ПРЕКРАТИ, НА ХРЕН, МАТЕРИТЬСЯ В ПРИСУТСТВИИ ДЕТЕЙ, ве-е-еду-у-у-унья, выражаешься, как приподъездная сипайловская шалавка, какая ты, на хер, ведунья?, шпана и есть шпана, настоящая святая ведунья не должна сквернословить, ибо брань отдаёт нас во власть дьявола.

- Правильно говоришь. – согласилась Рая. – Особенно по поводу мечети. Кстати, в мечеть надо сходить, как минимум, чтобы дать ребёнку имя, не говоря уж о том, что он какой-то странный, пусть мулла посмотрит, не оттуда ли он.

- Откуда оттуда? – напряжённо переспросила Зелла.

- Из тьмы. – лаконично ответила Рая. – Помнишь такой старый-старый дебильный фильм?, “Омен” назывался, так там родился сын дьявола, и первым делом это стало заметно, потому что он никогда не болел, никогда не ушибал коленку и не отравлялся ничем, даже газом там каким-то.

- А при чём здесь мой ребёнок? – уже всё поняв, но продолжая косить под дурочку, поинтересовалась Зелла.

- Ребёнок не может так долго не испражняться. – серьёзно ответила Рая. – Если он за столько времени ни разу не посс… ну… то есть… не пописил и не покакал, то это очень необычно. Я уж не говорю о том, какие у него зубы – прямо как у вампира.

Зелла помолчала, ожесточённо сдирая презерватив с опустевшей бутылочки.

- Может он просто долго не ел и не пил, и поэтому ему просто нечем писить и какать? – наконец, предположила она.

От неожиданности Рая засмеялась.

- У детей так не бывает. – объяснила она. – У них естественные биологические процессы… чё-ттт такое, я ведь тоже не акушерка, слава тебе, Господи.

- Ну вот и молчи, если не акушерка. – вяло попыталась огрызнуться Зелла, невольно чувствуя правоту подруги.

- Брось, Зелла. – мягко ответила Рая. – Ты же понимаешь, что я права. Мальчика нужно проверить – он очень необычный, да ты загляни ему в глаза, от его взгляда же оторопь берёт.

- У тебя оторопь от твоей собственной паранойи. – недовольно ответила она.

- Пусть так. – кивнула Рая головой. – Но, как говорит Расуль Ягудин, “лучше одну минуту быть параноиком, чем всю жизнь – мертвецом”, он всё время повторяет, что паранойя – вещь в хозяйстве очень полезная, настолько полезная, что не помешала бы никому. И тебе тоже.

Зелла молчала и напряжённо думала, поджав губы и напрягая мышцы возле глаз.

- Давай-ка подождём. – наконец, сказала она. – Накуролесить оно никогда не поздно. Пусть всё обнаружится своим ходом, и… если он действительно из тьмы, то неужто мы не отобъёмся от грудного младенца, будь он хоть трижды сыном дьявола. Вообще же, не похож он на дьяволово отродье, какой-то он… светлый.

И Рая вдруг поняла, что это был самый весомый аргумент из всех.

- Подождём. - согласилась она. – В русле восточных философий: иногда лучший способ решения проблемы – никак её не решать. – и она повернула голову в сторону телефона, зазвонившего вдруг резко и горласто, с требовательными интонациями, даже подпрыгивая на столике от нетерпения. – Ты кого-то ждёшь в этот поздний час? – с фальшивым спокойствием спросила она.

Зелла с почему-то побледневшим и как-то истончившимся лицом лишь молча покачала в стороны головой.

- Включи громкую связь. – торопливо сказал Рая, когда её подруга уже подходила к аппарату

- Слышь, подруга. – хрипло зазвучал в телефонном динамике голос, и он неровным угрожающим эхом метался в комнате между шкафов и стен, и мальчик на столе повернул голову, внимательно в него вслушиваясь. – Ты там, короче, моего ребёнка нашла, я щас заеду и заберу. – Короткие гудки зазвучали резко и обжигающе, колотясь девушкам в уши и мозг острыми злыми молоточками.

- Твой знакомый, что ли? – напряжённо поинтересовалась Рая и зачем-то быстро огляделась по сторонам.

Зелла лишь удивлённо хмыкнула и отрицательно покачала головой.

- Так откуда ж у него твой телефон? – не отставала Рая. – И как он заедет и заберёт, ты ему, что, давала адрес?

Зелла молчала и тоже напряжённо думала.

- Как же он узнал, что ребёнок у меня? – наконец, выразила она свои мысли вслух. – На улице, что ли, заметил? Тогда почему не подошёл ко мне прямо там?

- Зелла, - часто и глубоко задышав, сказала Рая, - быстро хватай ребёнка и бежим. – она ещё не договорила, а Зелла уже стремительно бежала к двери, держа в руках бесформенной грудой ребёнка и тряпки, в которые он был завёрнут, на бегу пытаясь спеленать его снова. – Одень кроссовки! – крикнула Рая, выбегая в прихожую вслед за ней и на ходу забрасывая за спину ножны с мечом. – Чтобы на стучать каблуками на всю Черниковку.

Они стремительно и бесшумно пронеслись по крутой деревянной лестнице вниз, даже не скрипнув нигде половицей, и выскочили во двор, настолько тёмный, что он казался чёрным в окружении громадных вековых деревьев, завернули за угол, мгновенно проскочили вдоль торца дома в сторону Кремлёвской и перед тем, как выскочить на мостовую, замерли возле угла и осторожно выглянули наружу. Улица была совершенно пустой и тоже тёмной, и такие же громадные вековые деревья высились совершенно неподвижно, обнимая лапами-ветками среди тусклых фонарей крыши двухэтажных старых домов.

- Пошли. – почти беззвучно выдохнула Рая и первой выскочила вдоль низеньких металлических заграждений на тротуар.

Они понеслись по Кремлёвской вниз, держась глубоких теней возле жёлтых мокрых стен и стремясь как можно быстрей достичь Первомайской, где ещё оставались не совсем тусклые фонари, и где иногда проходили люди, пусть даже толку от них в экстремальной ситуации не было никакого, и девушки как раз, передвигаясь всё тем же бесшумным и неутомимым бегом, пересекали “лейку” – чахлую и пыльную аллею на Кольцевой – когда сбоку в них ударил свет внезапно вспыхнувших фар, и сразу завизжали покрышки рванувшегося к ним автомобиля.

Зелла выстрелила дуплетом сразу от бедра, едва успев выдернуть револьвер из-за пояса и отведя ребёнка в сгибе левой руки себе за спину, и обе фары взорвались искрами и мелкими сверкающими осколками стекла одна за другой, машина завихлялась на дороге, бросаемая инерцией движения из стороны в сторону, в следующий миг Зелла крикнула: “Рая!”, точным выверенным движением перебросила ей ребёнка и, ухватив револьвер двумя руками, осторожно закрыла один глаз, вытягивая руки в сторону приближающейся железной махины и полурасставив на асфальте ноги. Она выстрелила один раз, и пуля 38-го калибра разнесла в мелкое крошево лобовое стекло перед тем как расколоть верхушку еле видной человеческой фигуры, сидевшей за рулём, автомобиль тут бросило боком вперёд, и он загрохотал с неприятным металлическим скрежещущим звуков, всё так же боком переворачиваясь через крышу раз за разом и рассыпая с себя крохотные кусочки стекла, словно стекающую серебристую воду, он всё грохотал и всё кувыркался, приближаясь к девушкам огромной, вырастающей и вырастающей в бездне безмолвной, затаившейся осенней ночи железной грудой, нависая над ними громадой разваливающегося драконьего тела, и лишь в последний момент Рая, прижимая правой рукой к груди младенца, левой рукой дёрнула, отскакивая в сторону, за собой Зеллу, и махина тачки с грохотом и лязгом пролетела мимо них, сверкая искрами и остатками стекла и обдав на ходу потоком жаркого воздуха, затем она с коротким рёвом и шорохом взорвалась, обдав их уже почти чистым огнём, и они зажмурились и пригнулись над младенцем одновременно, пряча лица и ребёнка от мгновенного огненного вихря.

- Та-а-ак! – ошеломлённо сказала Рая, выпрямляясь и прикрывая личико ребёнка краем белой ткани. – Кажется, для кого-то этот мальчик имеет охренитильное значение, и это вряд ли отец, отцам, как правило, не свойственно столь бурное проявление родительской любви – бурное настолько, чтобы задавить ребёнка колесами, лишь бы он не достался другому – такое обычно откалывают любящие ревнивые мамаши. – Последние слова она говорила, задыхаясь и захлёбываясь воздухом, потому что они уже снова бежали, оставив гудящий пылающий остов автомобиля позади, и успели пробежать пол-квартала к тому моменту, когда Рая закончила свою непривычно звучащую из-за почти полного отсутствия ненормативной лексики речь, и едва угасло среди жёлтых двухэтажек эхо её голоса, как они обе разом остановились, натолкнувшись взглядами на смутные тени, которые чернели в еле видном ночном мерцании, стоя поперёк тротуара слитной стеной.

- Зелла. – еле слышным дуновением воздуха шепнула Рая и плавно передвинулась полукругом назад, соединяясь спиной со спиной подруги и с мелодичным нежным шелестом потянув из ножен меч – их спины сомкнулись, создав круговую оборону, как раз вовремя – неясные тени шагнули сразу со всех сторон, беря девушек в плотное удушливое кольцо, и где-то неподалёку с пол-тычка завёлся автомобильный двигатель и заработал на холостых оборотах по-хозяйски уверенно и ровно, и тут же завелись где-то ещё несколько машин.

- Пацана положь. – гулко сказал один из оппонентов и шагнул вперёд, звонко щёлкнув чем-то металлическим, и Зелла, разглядев у него в руках продолговатый предмет, подумала, что, это, наверное, щёлкнул предохранитель автомата – щёлкнул один раз, значит, подумала Зелла, он поставил волыну на “огонь одиночными”, а это означало, что он явно вознамерился простенько пристрелить их обеих двумя экономными выстрелами, как овец, может быть, даже в затылок, предварительно трахнув и поставив на колени лицами к стене, уверенный, что они не смогут оказать им сопротивления, Господи, подумала Зелла, да он уже нас в своих мыслях оприходовал, действительно, как парочку овец, Господи, подумала Зелла, НУ И ЛОХ!!!

- Пацана положь, сказано, чё, глухая, что ли? – разразился на сей раз целой речью лох и вскинул автомат, направляя дуло ей в голову.

- Ну! - подтвердила Зелла и выстрелила. Она выстрелила, опять спрятав за спину малыша и одним движением выхватив из-за пояса револьвер с такой скоростью, что её рука на миг, казалось, слилась в сплошную линию, и пуля, которой с такого расстояния можно было бы разнести стену, разнесла череп братка в одну короткую и сплошную волну слизи и костей, и браток, оставшись без головы, продолжал стоять и держать на весу автомат, когда Зелла без заминки открыла огонь по остальным, и они, оказавшись менее устойчивыми на ногах, поразлетались в разные стороны, отбрасываемые ударами пуль и, уже мёртвые, беспорядочно паля из всех стволов, подняв адский грохот, и вокруг безголового братка уже не оставалось ни одного живого человека, когда он, наконец, мягким ватным движением расползся прямо на том месте, где стоял, и Зелла слышала крики за её спиной и визг рассекающего воздух и плоть меча, и, поубивав всех перед собой, она оглянулась и увидела, что пространство вокруг них полностью очистилось, и поблизости вроде нет никого живого, и уже крикнула:

- Бежим!!! – когда несколько точных прицельных очередей из-за работающих автомобилей, взрыхлили перед ними асфальт, преграждая путь.

- Брось волыну!!! – с бешенством и явным ужасом крикнул кто-то из темноты, и на последнем слоге его голос сорвался в петушиный фальцет.

Продолжение