|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
|
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
|
Куртуазная лирика. Александр Филиппов. Стихи. От редактора. Александр Павлович Филиппов, наиболее известный и популярный русский поэт республики, председатель объединения русских писателей СП РБ, главный редактор газеты «Истоки» в представлении не нуждается. Но я с большим удовольствием хотел бы представить вам, дорогие любители литературы, новую, доселе не известную широкому кругу читателей грань его творчества – так называемую куртуазную лирику, которую мне удалось обнаружить совершенно случайно, когда я был у Александра Павловича в гостях. В тот раз он направился в магазин, а я, заскучав в одиночестве, начал перебирать груду бумаг на его письменном столе. Там-то стопка этих стихов и обнаружилась. Когда мы разлили по бокалам вино и завели неспешный разговор «за жизнь», я задал вопрос о его фривольном творчестве. И он объяснил, что эти изыскания в новой для него тематике начались в перестроечные годы, на ниве, так сказать, коммерциализации литературы.. Как бы то ни было, я с радостью хочу отметить, что и в куртуазных своих произведениях Александр Павлович Филиппов не изменил принципам настоящей литературы – его стихи всегда содержат высокую идею и всегда способствуют духовному очищению и возвышению читателя, то есть катарсису – главному, ради чего писатель вообще, в принципе, берётся за перо. Расуль Ягудин, главный редактор. Труд души. Среди толпы бездельников и шлюх Я проходил по залу ресторана; Я там стихи читал, но как ни странно, Был этот мир ко мне и слеп, и глух. Они тянули импортный коньяк, Сверх меры разнаряжены и ярки, Их царские кареты – иномарки Стояли в обозрении зевак. Тупой толпе я воспевал звезду, Вёл речь о вечной красоте России. Меня сюда на вечер пригласили Читать стихи за мизерную мзду. И я читал… среди невзрачных лиц Была одна, легка и худотела, Она куда-то в сторону глядела И голову слегка клонила ниц. Сквозь полумрак заметно за версту, Что женщина неистово красива; Была она, как яблонька, как слива, Как молодая вишенка в цвету. Сестра моя! Простишь ли за грехи? Не каждому даётся в жизни счастье: Удел твой – душу разрывать на части, Им – пить коньяк, а мне – писать стихи. Взметнулась вверх изогнутая бровь, Блеснули серьги – золотые рыбки, Мне видится упрёк в её улыбке: «Ты продаёшь стихи, а я – любовь…» Что есть стихи? Они душевный жар. Что есть любовь? Она – подарок неба. Но чтобы не остаться нам без хлеба, Мы продаём их. Это наш товар! Дворцы ли, рестораны… - их покой Потоком слов разворошу, нарушу. Нет, не себя я продаю, не душу, А только то, что сделано душой. Сестра моя! Не надо горевать, Настанет день и мы залечим раны. Пусть оккупанты злачных ресторанов Пируют здесь… А нам на них – плевать! Здесь мы с тобой – случайная роса, Две птицы, залетевших ненароком: Зарёй, согласно наступившим срокам, Расправим крылья, вздыбим паруса. Нам Бог отпустит тяжкие грехи, Благословит на зорьнюю удачу… Сестра моя, красавица, я плачу И трачу душу на свои стихи. Они тебя ни в чём не укорят, А выведут из погани на сушу. Мы одинаковы, ведь наши души, Как две звезды, немеркнуще горят. Рассказ зека. (маленькая поэма о большой трагедии). Не ныне – завтра стану стариком, Довольствоваться буду молоком Да творожком с добавкою кефира. Меня – коня, прошедшего пол-мира, Придавит старость жёстким коготком. Начну давать напутственно советы: Мол, не воруй, не пьянствуй, не греши, Не увлекайся тем, не делай это, Займись-ка очищением души И жди спокойно окончанья света. Теперь, конечно, я не согрешу, Живу предусмотрительно, как все мы; Доверю душу я карандашу И буду сочинять свои поэмы На общечеловеческие темы, Но о любви уже не напишу… Увы, старею… Бороды не брею, Мой век сгорел разменным золотым, Но, как сказал поэт, надравшись в дым: «Трагедия не в том, что ты стареешь, а в том, что остаёшься молодым!» К примеру, нынче я пошёл в подвал, Где принимают винную посуду, Описывать все мелочи не буду, Я там давненько, право, не бывал: Не пил и, значит, тары не сдавал. Остановлюсь на главном… В кой-то век Там было мало пьющего народа. Стояла благодатная погода. В подвале том, Не брившийся с полгода, Ко мне прибился с исповедью зек. Как угодил, ты спросишь, за решётку? Скажу как есть, таится нету сил. Любил я ненаглядную красотку, Из-за неё и в замок угодил. Вся при себе: дебела, молодая, И, обладая телом – брызни сок, – Всегда имела что-то на кусок: Мужской народ от Волги до Валдая Её проехал вдоль и поперёк. Дружок однажды – старый собутыльник – В апартаменты к ней меня завлёк. Заколотилось сердце, как будильник, Я вспыхнул весь, ну будто уголёк. Дружок напился и под стол упал. Я – на кровать… Тяну к себе подружку, Валю её, родную, на подушку… Одну лишь ночку с ней повоевал, И вляпался, как перепел, в ловушку. Все способы проверил, всю таблицу Повадок женских… Чуешь, ёшь твой мать! – Я оседлал такую кобылицу, С какой всю ночь не хочется слезать. Всю пропахал и вдоль, и поперёк, Была она слаба на передок, Ну а когда раздетая лежала, Визжала, будто первенца рожала И зажимала ту, что между ног. С тех пор собакой полз к её порогу. Кровь с молоком была, напополам; Всё силилась сойти за недотрогу До первых, вишь, стопиздесяти грамм. А выпьет, позабудет всё на свете, Милуется, визжит – сойти с ума! – Не хочешь – силой заарканит в сети, Уставшая в излишестве сама. И я не ангел, на красивых баб До этих пор был падок, тоже слаб. Но всех забросил… С этой самой ночи Одна она, желанная, влекла. Моя душа, сгоревшая дотла, Вновь ожила… Влюбился – нету мочи. Я снова ожил, не гулял, не шлялся. Казалось мне, она чистым-чиста. Слышь, у неё промеж грудей болтался Железный крестик с обликом Христа. Всё шло, как говорится, чин по чину: Похожий на приличного мужчину, Зарплату ей исправно приносил, Дружков забыл, забросил «керосин», Короче, в корне поменял личину. Сколь долго бы верёвочке ни виться – Всему предел есть, то есть край… Уже На рождество, в сочельник, пожениться, Короче, загс – имел я план в душе. Разнюнился и раскатал губу: Вот, думаю, все дыры залатаю, К сочельнику деньжонок наскребу, Прибарахлюсь и свадьбу закатаю, Такую благородную гульбу. Всё выходило по-людски, по-плану. Купили кольца, водки припасли, Припрятали до срока под диваном – От взора постороннего вдали, Ну, чтоб, короче, не было соблазна, Подальше от бесцельного питья, До свадьбы чтобы ни глотка, согласно, Проверенным законам бытия. И надо же такой беде случиться, Как приключилось – сам я не пойму, Хотел по-благородному жениться, Да угодил негаданно в тюрьму. …Деньков за пять до свадьбы предстоящей, Гляжу, идёт дружок тот, настоящий Мой собутыльник. Я ему в окно Кричу. Из-под дивана ящик Тащу к столу, закуску заодно. Возлюбленная в сей момент спала, Она украдкой от меня пила Припрятанную под диваном водку. Назло всему смочил я тоже глотку, Подумалось: была иль ни была , Попробуем чуть-чуть… И вышло вот как… Ну, выпили по первому стакану И по второму, и в четвёртый раз. Рассказывать о мелочах не стану, Скажу о главном… Помню, как сейчас, Тот сукин сын, мой побратим по рюмке, Набрался вдрызг… Позор, один позор! Гляжу, снимает по-хозяйски брюки И падает, падлюка, на ковёр. Я тоже окосел, уже не в силах Был одолеть шестой, поди, стакан. Косой меня, стервозу, подкосило, Свалился замертво, как истукан. Уж сколько спал – лишь сатане известно. Под утро, чую, захотелось ссать. Продрал глаза, в прихожую полез я И вижу – сущий цирк, ни дать, ни взять: Валяется шмотьё: трусы и брюки, Её бюстгальтер… Вижу: пьяный змей, Тот сукин сын, мой побратим по рюмке, Весь нагишом корячится на ней. Вот я балбес: покуда сплю да пью – Он жучит ненаглядную мою… Она стоит не как-нибудь, а раком И сексуальным задом шевелит; Его срамное место, то есть срака, Имело тоже непристойный вид. Что было делать? Шмякнуть по затылку? Или убить?.. Беда, браток, беда… Я выхватил из ящика бутылку, Кидаюсь к ним и молотить айда! Всклень раскроил его поганый череп, С кровати на пол сволоча сволок, И дёрнули на грех кровавый черти: В последний раз всадил ей между ног. Не ставлю окончательную точку, Тянусь руками ближе, ближе к ней, И тут рванул железную цепочку, Ну, ту, с Христом, висящим меж грудей. Кровь брызнула. И свреху кровь, и снизу. Совсем от злости, видно, ошалел. Как выяснила позже экспертиза, Что сонную артерию задел. Потом был суд. За всё один ответ: Мне приварили восемнадцать лет… Срок отмотал. Живу один покуда. Ну, есть одна, да тоже пьёт, паскуда, А сам-то с перепугу – ни глотка. Я, как мудак, сдаю её посуду… Вот так перебиваемся пока. Когда отмеришь срок на всю катушку, Чернее ночи станет белый свет. Едрёна мать! Нашёл одну подружку, Ну, как ты думаешь – жениться или нет?.. …Смахнув слезу нечаянную с век, Направился к прилавку бывший зек. И я подумал, что на белом свете, Где есть любовь, в лапту играют дети, Глаза девчат заворожённо светят, Где ревность глубже и бурливей рек, Здесь, на земле святой, из века в век, Ломая нравов и обычьев клети, Творит безумства глупый человек. Возвышенны; как лезвие, остры Любовь и верность – две моих сестры. Двум кровным сёстрам нет в груди предела, Торопимся любить, живём спеша, С годами тихо угасает тело, Но не гасима вольная душа. Ах, как бы маслом не испортить каши, Хоть старый конь не портит борозды, Но, к сожаленью, глубоко не пашет. И потому – не долго до беды. Я – вольная по воле рока птица, Один остался, не с кем поделиться Бедой и горем, разделить успех. Не дай мне Бог под старость лет влюбиться В молоденькую… Может повториться По ревности такой же грех. |
