Литературный Башкортостан

Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным.

В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» .

Редакция.

…Взрыв позади, далёкий и еле слышный, чуть не оглушил Абзыя, и какая-то чёрная волна ударила его в сердце, оставив там ледяную расширяющуюся боль, ему захотелось надрывно закричать и заплакать в голос, запрокинув лицо вверх и царапая и разрывая себе щеки уже окончательно сформировавшимися пронзительно острыми когтями с синеватым отливом на лезвиях и остриях, горячее жжение возникло у него в глазах, и он лишь огромным усилием воли остановил уже хлынувшие было слёзы в последней отчаянной попытке сохранить остатки сил и удержаться в воздухе – он не мог сейчас тратить силы на потоки слёз, с ним была Рая, а у неё была аждаха, и Абзый лишь тонко застонал от мучительной боли, раздирающей внутренности где-то всё там же, в левой стороне груди, потом боль словно вспыхнула пламенем, расширяясь по всей грудной клетке, и тонкие ледяные струи рванулись от сердца по сосудам во все стороны его тела, последовательно замораживая и парализуя члены – вот эти струи невыносимого холода уже достигли крыльев, и Абзый в последнем усилии бешено забил крылами, с нежным и мелодичным стальным звуком роняя бритвенно острые перья на пыльный асфальт далеко внизу и из последних сил удерживая чугунное тело в трясущихся руках, руки вспотели от боли и страшного усилия, и тело Раи скользило в мокрых ладонях, и теперь лишь она сама удерживалась на нём, плотно обнимая руками и ногами его бьющееся в надрывных конвульсиях тело, они уже почти падали, и скорость падения начала увеличиваться, и Абзый всё бил и бил крыльями, слыша, как трещат разрывающиеся связки и беззвучно лопаются сосуды в глубине мышц, и ощущая, как чёрные туман беспамятства заливает его всё сильней и сильней, грозя поглотить сознание, и он, сморщив и исказив безумным напряжением стариковское, изрытое глубокими складками лицо, всё бил и бил крыльями, всё стараясь остановить падение, он все рвался и рвался вверх, подальше от всё приближающейся и приближающейся с огромной скоростью массивной и бугристой груди мостовой, вот ему удалось слегка замедлить скорость падения, вот она опять увеличилась, и Абзый напряг последние остатки сознания и сил. Он с хрипом втянул в себя воздух и, начиная его выдыхать, закричал в небо безумным душераздирающим криком, заколотив крыльями, уже вздымающими пыль и мусор с жутко близкого и как будто чёрного асфальта, и эта пыль ударила его в лицо, запорошив глаза и налипая тяжёлым неровным слоем на его потную кожу, и он всё бил и бил крыльями, уже начавшими взвизгивать, задевая стальными кончиками асфальт.

И всё-таки они ударились о мостовую достаточно сильно, и Абзый в последний момент успел повернуться боком, отведя крыло за спину и принял удар на плечо, чтобы не ушибить девочку, от мгновенной вспышки боли чёрный туман на миг погасил сознание, и сквозь этот чёрный туман он глухо, словно сквозь ватное одеяло, услышал визг тормозов и почувствовал, как Рая энергично зашевелилась, вырываясь из его рук, он напряг зрение, превозмогая боль, и сквозь рассеивающийся туман разглядел Раю – она стояла боком к нему на одном колене, и в руке у неё был пистолет чёрного матового металла, настолько громадный, что выглядел чуть ли не больше, чем она сама, она с видимым усилием поднимала ствол, напрягая обе руки, и ещё через миг пистолет в её руках дёрнулся с короткой вспышкой и оглушающим громом, и кто-то в стороне хрипло заорал:

- А-а-а-а-а-, тварь!!! Живьём суку!!! Да брось Толяна на хрен, он сдох, сучка его мочканула!!!

“Сучка-мочканула” – устало подумал Абзый, с мучительным напряжением пытаясь встать, - “ка-а-акой каламбур!”, в это момент пистолет Раи дёрнулся и громыхнул два раза подряд, и тут же вокруг Абзыя коротко рвануло воздухом и затем обдало жаром и лишь после этого в уши ударил звук взрыва, с такой силой, что ему показалось, у него раскололась голова, и кто-то наподалёку отчаянно закричал криком невыносимой боли, и Рая кинулась к Абзыю и вцепилась острыми тонкими пальцами ему в плечи, пытаясь поднять с земли. Абзый застонал, вставая на ноги, и чёрный туман боли и вновь подступающего беспамятства вновь тяжёлыми мягкими комьями заклубился у него в голове, Рая проскочила к нему, уже почти вставшему, под правую руку и с коротким криком выпрямила своё хрупкое детское тело, выталкивая Абзыя вверх плечом, и тяжело и сипло задышала, начав волочить на себе куда-то в сторону, и пистолет в её обхватившей его за талию руке неприятно и болезненно давил ему в бок, и именно в этот миг вновь завизжали на асфальте автомобильные покрышки, Рая судорожно дёрнулась, пытаясь развернуться в ту сторону и уже поднимая оружие, но Абзый был слишком тяжёл для неё, а мгновенно сбросить его на землю, как мешок с картошкой, она то ли не смогла, то ли не захотела, и кто-то вспрыгнул на них, опрокидывая вниз, и Рая, уже падая и пытаясь при этом повернуться, чтобы в свою очередь принять удар на себя и не дать ушибиться Абзыю, успела уткнуть ствол пистолета в чужое потное тело, на сей раз выстрел, заглушённый плотью, был еле слышен, и братка со страшной силой отшвырнуло от них назад, но уже кто-то ещё навалился на них сверху, и чьи-то руки начали выкручивать пистолет из руки девочки, ублюдок почувствовал слабую и хрупкую детскую кость под тонкой белой кожей и от этого ощущения на какой-то миг потерял осторожность, и Рая успела вновь повернуть ствол вверх и выстрелить ему в подбородок, его мозг плоским веером разлетелся вокруг, вызвав в Абзые мгновенный приступ тошноты, но тут ещё кто-то ухватил Раю за запястье, и она застонала, пытаясь удержать пистолет в руке, и, не прекращая стонать, яростно вцепилась зубами в чей-то удушливый бок, заслонивший перед ними обоими уже весь мир, и затем оружие, наконец, вырвали из её руки, и в следующий миг множество рук подняли её, оторвав от Абзыя и вызвав в его теле мгновенное ощущение холода, и куда-то понесли, и затем вновь завизжали покрышки, срывая джип с места…

Абзый лежал на мостовой, измазанный пылью и чужой кровью, и пытался отдышаться, по крохотной капле проталкивая в лёгкие кислород – каждая попытка вдохнуть поглубже пронзала острой болью его бок, и он подумал, что у него, наверное, сломаны рёбра, сердце же кричало и кричало растущей тяжёлой болью всё время, уже не останавливаясь. Он несколько мгновений часто и мелко дышал, собираясь с силами, и затем с натужливым хрипом начал переворачиваться лицом вниз, конвульсивно вздрагивая крыльями в пыли, словно издыхающая безголовая курица. Потом он ещё несколько мгновений лежал, упираясь мокрым лбом в мостовую и дыша всё глубже и всё тяжелей и пытаясь осмотреться вокруг. Обзор его был ограничен низкой позицией на земле, и в пределах видимости вокруг не было никого, если не считать пылающего джипа и парочки мертвецов. Никого не было. Ни Раи, ни врагов. Улица перед бывшим обкомом комсомола была пустынной, словно в компьютерной игре, и ужас и отчаяние сжали ледяной рукой его сердце, и боль, всё это время пульсирующая и расширяющаяся в нём, усилилась немножко ещё. “Господи!!!” – подумал Абзый и тяжело упёрся руками в земли, подтягивая правое колено к груди. Он выпрыгнул вверх, оттолкнувшись от асфальта одновременно руками и ногами, и сразу что есть силы ударил крыльями по воздуху, преодолевая гравитацию, боль от этого внезапного безумного усилия была страшной – настолько, что Абзый опять чуть не отключился, и он вновь закричал тонким птичьим криком, вновь отчаянно замолотив крыльями, вздымая ветер и пыль и упрямо поднимая пылающее болью тело всё выше и выше меж тополей.

Он уже был над крышами, когда благословенный восходящий поток воздуха, словно Божий дар, мягко и нежно улёгся тёплым телом под его крылья, поднимая к небу, и Абзый, наконец-то, смог отдышаться, до предела раскрыв крылья и растопырив, словно пальцы, крупные перья на концах, как это делают при парении степные орлы. Он парил, поднимаясь кругами всё выше и выше, осматривая окрестности и молясь, чтобы бандиты не успели исчезнуть из поля зрения, спрятавшись где-нибудь в арке или под навесом – в принципе, вряд ли, подумал Абзый, ведь если они его бросили, не убив, значит, не усматривали в нём никакой опасности, неважно почему – посчитав ли мёртвым, или слишком дряхлым и потому не представляющим для них никакой угрозы, или… может… они просто не увидели его, как это иногда бывает, когда трансформация уже завершилась – не каждому и не всегда дано увидеть карающего ангела, и с этой мыслью Абзый машинально и привычно поправил за спиной меч, хмда-а-а, подумал он, отдирая от пальцев липкую паутину, давненько его святое оружие не покидало тёмную кладовку, и это было замечательно, это означало, что злые силы всё это время оставались прятаться во мгле, как было бы прекрасно, если бы карающему ангелу вообще никогда не приходилось бы браться за меч и, пройдя трансформацию из обычного человека в себя самого, раскрывать за спиной боевые крылья из светлого, тонкого, мелодичного и абсолютно несокрушимого металла с обжигающей, невообразимой, лазерной остротой гибких перьев, вот сейчас мягко шевелящихся в полёте, ловя каждое мельчайшее шевеление воздуха, мда-а-а-а, вот и кончилась тихая стариковская жизнь, а жаль… он увидел несколько удаляющихся по загородной дороге машин именно в миг, когда думал и об этом и сожалел, - машины неслись с огромной скоростью, и Абзый легко разглядел благодаря своему резко обострившемуся после трансформации зрению тёмные и неподвижные, словно солдатики в детских игрушечных автомобилях, фигурки внутри, и он мгновенно просчитал расстояние до врагов, их скорость и собственный скоростной потенциал, и теперь уже словесно сформулировал то, что душе его было ясно с самого начала – не догнать. Он всего лишь ангел, а не реактивный самолёт, и ему так просто не догнать этих козлов – а непростой способ, единственный, который ему оставался, трудоёмок и опасен, и, на хрен, посмотри правде в глаза, старый хер, подумал Абзый, уже решившись и почувствовав от этого лёгкий смертельный холодок в глубине груди, посмотри в глаза правде – тебе уже не выжить после такого экстрима.

Ему снова стало больно, когда он вновь заработал крыльями, поднимаясь в бесконечную высоту, но боль уже словно размягчилась и улеглась в его теле, уютно свернувшись огромной змеёй, и став частью его плоти, так что теперь подъём дался ему легче – он лишь напряжённо стиснул зубы и задышал с частым и тяжёлым тонким свистом, временами срывающимся в стон. Он был уже на уровне облаков, когда небольшая колонна одинаковых джипов стала сворачивать на ублюдочную самарскую трассу и резко увеличила скорость, вспугивая ослепляющим прожекторным светом фар крохотные автомобильчики с крайней левой полосы, и Абзый подумал, что ему следует поспешить, если он всё-таки хочет догнать их хотя бы так.

Он перевернулся в воздухе вниз головой одним резким движением и сразу сложил крылья вдоль туловища, вытянув меченосные кончики к ступням и угловато топорщась сгибами возле самой головы, и он на миг застыл посреди неба, отчего стал похож на висящую вверх ногами громадную летучую мышь, но это впечатление тут же исчезло, когда он коротко взмахнул теперь уже стрельчатыми, как у ласточек и стрижей, крыльями, бросая тело в вертикальный стремительный полёт к земле, словно атакующий ястреб, и рёв вспарываемого воздуха взорвался в его ушах, когда его вытянутое тело стало с огромной скоростью пробуравливать атмосферную плоть, разрываемый воздух всё ревел и ревел, сотрясая его барабанные перепонки, все стремительней и сильнее, по всё увеличивающейся частоте, всё утончаясь и всё обостряясь, становясь всё более режущим, уже почти переходя в высокий невыносимый визг, и визг уже стал ноющим, едва не вызвавшим у Абзыя зубную боль к тому моменту, когда крохотные призрачные дома и деревья внизу, летевшие ему навстречу, выросли и набухли, наливаясь несокрушимой тяжёлой плотью и уже почти окружили его своими массивными телами, и Абзый расправил крылья, ложась на косую плоскость воздуха и переходя в бреющий полёт, рёв воздуха ужался и умягчился, чуть подутих, и перешёл в полушелест-полусвист, протекающий вдоль его щёк, развевая совершенно белые седые волосы, оттягивая их назад с такой силой, что слегка заколола кожа головы, острые вершины деревьев мгновенно промелькнули под ним на расстоянии вытянутой руки, резко блеснули крыши домов и тут же остались позади, жаркая вонь города ударила его в правую щёку, принесённая случайным порывом ветра, монумент дружбы пролетел мимо, едва не зацепив гранёным шпилем его за правое крыло, и тут же ослепляющим отражением солнца заполыхала под ним серая лента Агидели, Абзый молнией проскользнул наискосок над лесомассивом, вновь сверкнула лента реки, на сей раз поуже, и вот опять заблестели под ним крыши Дёмского района, и уже буквально через миг под ним выросла, расширилась и с огромной скоростью заструилась назад тёмная полоса самарского тракта, и почти сразу же в полуметре от Абзыя возник замыкающий джип в арьергарде колонны – Абзый мгновенно пролетел над колонной к головному джипу и упал на его крышу сразу руками и ногами, с лёту вогнав узкие синие когти в металлическую обшивку кузова с такой лёгкостью, как будто это был брезент. Времени для того, чтобы прицелиться и приземлиться на цель мягко и легко уже не оставалось, поэтому он спикировал на крышу на полной скорости, и от удара вновь по всему телу волной прокатилась боль, он на миг замер, пытаясь с ней совладать, и затем приподнялся на коленях и локте левой руки и правой с сокрушительной силой ударил в лобовое стекло. Стекло с шорохом разлетелось мелким стеклянным крошевом, тут же вдавленным внутрь встречным напором воздуха, и джип заюлил по гладкому полотну, уже заваливаясь на бок, и затем вновь стал выправлять движение, из салона нервно и вразнобой ударила вверх прямо сквозь крышу неприцельная автоматная очередь, и тогда Абзый подтянулся поближе к проёму на месте выбитого стекла и, резко всунув в салон руку, всадил когти в грудь водителю на всю глубину и согнул пальцы, в кровавом горячем нутре заводя когти за грудину, он одним рывком выдернул его из-за баранки наружу, словно тряпичную куклу, и как куклу же его мгновенно снесло ветром назад под колёса следующего джипа, и джип под Абзыем начал вновь заваливаться на бок уже окончательно, и Абзый вспорхнул с его крыши, когда тот уже стал переворачиваться, и в полёте с визгом выхватил из ножен меч.

Он сбавил скорость и лёг на левое крыло, разворачиваясь в воздухе к тому месту, где с человеческими воплями и писком покрышек тормозили и шли юзом машины, сталкиваясь боками и задницами, и, прицелившись, быстро и точно спланировал на капот, уже в полёте приподняв рукоять меча к правому уху и направляя клинок по косой линии вниз, он всадил его прямо сквозь тонированное лобовое стекло в неясный силуэт в салоне, и тут же снова сорвался с капота в воздух и разрубил сверху череп самого шустрого из братков, выскочившего наружу первым, и браток неуверенным движением поднял руки в голове, пытаясь подхватить и вновь соединить две её падающие на плечи половинки, Абзый метнулся сверху между двумя джипами вниз, остренько вытянув назад крылья, и на всей скорости снёс голову огромной тени, уже поднимавшей автомат, и тут же, не целясь, ударил мечом в противоположную сторону, с мягким и еле слышным хрустом прорубив следующему бок, тут возник справа ещё один гавнюк, и Абзый качнулся в воздухе, слегка потеряв равновесие, когда дернул к нему правое крыло, пытаясь дотянуться до шеи лезвием крайнего пера, и перо совершенно бесшумно чиркнуло по горлу, оставив тонкий красный разрез, и тут же разрез распахнулся, открывая огромную бездонную рану и оттуда настоящим водопадом ударила пенистая алая кровь, и тогда с тонким мелодичным свистом пролетела над Абзыем первая порция пуль, и в следующий миг воздух вокруг наполнился свинцовым ливнем, каким-то странным противоестественным ливнем, летящим косо снизу вверх в грохоте автоматных очередей, он в последний миг успел заметить двух здоровенных ублюдков, удерживающих перед собой Раю, словно живой щит, и мягко выдохнул, сосредотачиваясь для последнего замаха – промахнуться было нельзя, и он не промахнулся – он метнул меч в того из ублюдков, что был покрупнее, прямо сквозь ливень горячих свинцовых пуль, и почти тут же что-то одновременно ударило его в крыло и в бок, и уже падая на асфальтовое полотно и глядя в глаза ублюдку, которому его меч влетел тяжёлым сверкающим клинком точно под левый сосок, куда Абзый и целился, он почувствовал, как мягко хрустнули его рёбра, пропуская ещё одну пулю в грудь.

Он падал, заваливаясь на раненое крыло, и судорожно и бесполезно молотя оставшимся в целости крылом по воздуху, и чувствовал, как куски горячего металла живут у него в теле, распространяя вокруг себя могильный холод, затем он ударился об асфальт лицом и остался лежать, тяжело дыша и с каждым выдохом сбрызгивая с тонких бледных губ мелкие красные капли в гладкую гудроновую плоскость. Он подумал, что нужно бы регенерироваться, но потом подумал, что лучше потратить остатки сил на победу в бою – теперь у него не оставалось энергетических резервов на оба усилия, теперь приходилось выбирать – регенерация и поражение, или победа и смерть. Господи, как же я стар, подумал Абзый и начал приподниматься на локтях. Он уже не пытался выбрать между двумя возможностями – выбора, вообще-то говоря, не было – ведь Аллах прислал его на землю не для того, чтобы он любой ценой старался выжить, а для того, чтобы он любой ценой преграждал нечисти путь, и теперь он вышел на последний рубеж, и его земной срок кончался именно таким образом, в бою, как всегда мечталось, ещё когда он был ребёнком. Он приподнимался на локтях и кашлял прямо перед собой, и тяжёлый поток тёмной крови заливал его подбородок и крупными каплями падал вниз. Он уже поднял голову и взглянул в стоящих перед ним бандитов, когда прозвучал короткий приказ. В него ударили из всех автоматов одновременно, и он забился под ударами пуль, вырывающих из его тела и разбрасывающих по асфальту кусочки тела и костей, - огонь прекратился, лишь когда опустели рожки у всех, и они опустили автоматы, глядя на неподвижное истерзанное тело перед собой с раскинутыми в стороны крыльями цвета остывающего свинца.

- Вот ссссука!!! – ошеломлённо начал тот, что держал Раю, и она ударила его именно в этот миг – она качнулась вперёд, натягивая в струнку корпус в его руках и клоня голову книзу, и тут же резко распрямилась, со страшной силой ударив его затылком в лицо, и тут же мгновенно подпрыгнула и всей тяжестью всадила специально заточенную по настоянию Ральфа шпильку правой туфли в его ступню, и опёрлась на на эту шпильку всем весом, когда рывком согнула левую ногу в колене, вонзив специально установленную в пятке опять же по настоянию Ральфа шпору-стилет прямо бандиту в мошонку – он ещё не успел закричать, когда она вырвалась из его рук и зигзагами бросилась убегать через кювет, удерживая футляр с аждахой на груди – уроды, они так и не догадались, что аждаха в фотоаппарате.

Они уже кинулись за ней вдогон, когда убитый ангел странно лёгким движением, словно поднятый ветром чудовищной силы, встал на ноги и загородил им путь. Он несколько мгновений стоял перед остолбеневшими бандитами, глядя на них мёртвыми пустыми глазами и роняя с тела вязкие куски уже полусвернувшейся крови, и затем будничным ненавязчивым движением вытянул к ним руку, раскрывая перед их лицами ладонь, и кто-то истерично заорал: “Мочи-и-и-и-и!!!”, когда ладонь вдруг вспыхнула нестерпимым, ослепляющим белым светом и из неё выросла молния, узкая, словно клинок меча, и расходящаяся острыми ответвлениями в сторону каждого из братков, и они успели поднять автоматы за мгновение до того, как молния с коротким и сухим электрическим треском ударила сразу во всех, и они все одновременно взорвались и разлетелись в клубы мелкой коричневатой жидкости, оросившей всю площадку, где только что шёл бой, и уже не услышали прокатившегося после этого оглушающего грома, как это и положено после того, как молния вспорола воздух…

Рая стояла посреди поля, прижимая сумочку к груди, и смотрела, как ангел стоит на трассе, сохраняя ту особенную стылую неподвижность, какая свойственна только мертвецам, и какую никогда не удавалось подделать человеку, он стоял посреди безлюдного мира один, и его грязные окровавленные крылья безвольно свисали с его спины и плеч, утопая нижними концами в дорожной пыли, затем лёгкое сияние наполнило его силуэт, и он чуть всколыхнулся, как летний березовый лист от прикосновения тёплого мягкого воздуха, и начал в подниматься к небу, переворачиваясь лицом вверх, словно всплывая из стоячей воды, и крылья тоже распластались на одном уровне с его облегчённо легшим на этот мерцающий свет телом, и ослепительно засверкали стальными перьями, отбрасывая яркие блики на чёрный асфальт, и она побежала обратно, вдруг с мучительной страстью захотев прикоснуться к нему в последний раз, но к тому времени, когда она достигла этого места, он уже был довольно высоко, и даже линии его тела словно исказились в пылающем мареве, обнимающим его, словно вечный покой, и она в отчаянии крикнула вверх, не ожидая услышать ответа:

- Почему ты сразу не бил молнией?

И он вдруг ответил прямо в её голове живым человеческим голосом, который вдруг почему-то стал молодым:

- Молнией не швыряются по пустякам, девочка, она – только для случаев, когда ты исчерпал всё другое.

- Может, у тебя остались родственники? – устало спросила Рая теперь уже нормальным голосом, не крича и зная, что он всё равно её услышит. – Кому сообщить?

И он уже был высоко-высоко, в бездонном золотисто-голубом пространстве и казался маленьким, как чайка, парящая над морем, когда в её голове вновь прозвучал ответ:

- У меня никого нет, Рая. Я – подкидыш. У меня никого нет, кроме Него, а Он уже знает.

Глава I. Подкидыш.

Ночь была чрезмерно холодной даже для октября. Зелла недовольно куталась в свой модняцкий кургузый пиджачок, и чувствовала, как остывшая искусственная кожа леденит её тело сквозь тонкую рубашку, словно кольчуга на ледяном ветру. Словно тяжёлая стальная кольчуга из крупных колец с зеленоватым отливом в местах сочленений, Зелла вздрогнула и нервно дёрнула головой, стряхивая с себя жуткое наваждение – хмурые тёмно-зелёные деревья невдалеке и тяжёлая сырая трава, обнимающая ледяной росой её ноги в плетёных сандалиях из тонких светлых полос какого-то мягкого металла – это был именно металл, поскольку тоже обжигал её кожу морозом, в точности, как и кольчуга, страшный холод которой давил ей на обнажённые плечи и грудь, и лишь громадный, кажущийся совершенно неподъёмным меч со странной длиннющей рукоятью согревал ей ладонь нежным материнским теплом, и она часто меняла руку, чтобы погреться о его тёплую рукоять, и иногда даже бралась за неё обеими руками, и тогда ей казалось, что со стороны это, должно быть, выглядит ужасно глупо – посреди пустынного поля держать двумя руками меч, как будто готовясь к бою то ли с низкими болотными кустиками, то ли с собственной тенью, которой всё равно не было в этом утреннем тумане, вдруг залившем к рассвету всё вокруг белёсой непроницаемой мглой…

Зелла вновь тряхнула головой, отгоняя видение, и осторожно двинулась дальше вдоль стены, стараясь не стучать каблуками и не привлекать к себе чьего либо внимания. Мир стал ужасен, подумала она. Невозможно вечером пройти по Уфе без опаски, причём не известно, кого больше бояться – бандитов или самих мусоров, и те, и другие её с радостью ограбят и изнасилуют, наслаждаясь собственной безнаказанностью – мда-а-а-а, как бы она хотела уехать из этой проклятой страны… причём, Расуль Ягудин ей как-то спьяну выдал, что это желание живёт в россиянах только на его памяти уже тридцать девять лет – поначалу все грешили на социалистическую систему, тоталитаризм, дескать, то да сё, но вот уже почти шестьдесят лет как нет ни социализма, ни тоталитаризма, а по-прежнему, самое страстное желание любого приличного, а тем более молодого, человека, а тем более молодой девушки, всё то же – уехать из этой проклятой страны. “Ну, не знаю. – подумала Зелла. – я при тоталитаризме не жила, а если бы жила, то ни за что не стала бы уезжать – тогда, как рассказывал Расуль, хоть по улицам можно было пройтись без опаски, и вместо мусоров были нормальные милиционеры”, Господи, она, Зелла, слушала тогда его рассказы с разинутым ртом, словно прекрасную волшебную сказку, хотя, наверное, и в тоталитарные времена хватало грязи, если верить всему фуфлу, что впаривают через телевизор по пятьсот раз в день, но… верить гавнюшкам и гавнюкам из телевизора Зелла разучилась, ещё когда была в пелёнках, а когда подросла, тот же Расуль Ягудин подсказал ей, как надо узнавать правду – внимательно выслушать телегавнюков и просто изменить в их туфте оценочные знаки – поменять плюс на минус, а минус на плюс, вот это и будет правдой.

Зелла внезапно остановилась. Что-то бесшумно мелькнуло меж кустов, или… у неё уже развивается паранойя? Она перенесла вес на носочки, чтобы не касаться асфальта каблуками с их оглушающим, разносящимся по всей округе звоном, и мягко ступила немного вбок, здесь тень была погуще, и под ногами была полумёртвая осенняя трава, гасящая любые звуки. Зелла стояла в тени совершенно неподвижно и внимательно вглядывалась туда, где ей почудился быстрый скок, и она как-то враз поняла, что почудиться ей не могло… вернее почудиться-то могло, но внезапное чувство древнего безнадёжного ужаса не могло появиться просто так, и… неужели стало ещё холоднее?, она напряглась и, сделав глубокий вдох, затаила дыхание, вслушиваясь в холодное сырое безмолвие вокруг, и затем медленно выдохнула клубами серебристого пара. Вот оно - небольшая тень проскользила вдоль изломанного бордюра, неестественно ровным и каким-то жидким движением, словно громадная, слегка загустевшая капля чёрной нечеловеческой крови, стекающая вопреки физическим законам не вниз, а вбок, вроде бы не торопясь, но тем не менее мгновенно исчезнув с линии огня, так что даже она, Зелла, не успела бы выстрелить в её глухое нутро, тень скользнула через угол дома, облепляя его влажной студёнистой массой, и тут же скрылась за поворотом, и страшный спазм невыносимого отвращения и ужаса перехватили Зелле грудь, не давая набрать в лёгкие воздуха, и она вдруг поняла, на что было это похоже, на гладкую и мерзкую огромную каплевидную мышь – именно мышь, а не крысу – беззвучно протёкшую чёрной тенью там, где соединяются пол и стена, но вот только чувство ужаса и отвращения были настолько же сильнее, насколько это было крупнее, чем обычная безобидная мышь. Зелла наконец-то преодолела удушливый спазм и с хрипом задышала, обливаясь потом в ледяном комке ночи и мелко дрожа коленями и локтями. НА ХРЕН!!!, яростно подумала она, пытаясь взять себя в руки, что бы это ни было, нужно удирать, пусть вон мусорня подсуетится, это их работа, не всё же сосок с Первомайской вафлять по всем черниковским углам. Зелла плавно завела руку за спину, нащупывая под пиджаком рифлёную револьверную рукоять, и попыталась сделать первый шаг, и от этого движения ей на миг показалось, что на её коленях хрустнула, ломаясь, довольно толстая корка льда, успевшая покрыть панцирем все её члены. Она легонько двинулась из своего укрытия, бесшумным плывущим “коньковым” шагом скользя по мягкой холодной траве в сторону, противоположную той, где только что мелькнула мерзкая тень, когда в ночном безмолвии среди сталинских двухэтажек раздался какой-то звук. Звук был коротким, тёплым и человеческим, и Зелла невольно остановилась, снова напряжённо прислушавшись к снова наступившей тишине. Никаких звуков больше не было слышно, но Зелла всё слушала и слушала, напрягая уши и медленно каменея лицом, звук был, она ещё не рехнулась и не могла ошибиться, и её вновь начала колотить дрожь, и рукоятка короткоствольного “смит-энд-вессона” стала скользкой и липкой в её руке. Больше всего на свете ей хотелось зажать уши и броситься удирать, с треском ломая кусты и крича безумным душераздирающим криком, уже не боясь привлечь к себе любое подлое внимания братков или мусоров… она стиснула зубы, глуша в себе истерический припадок, и беззвучно заскользила, держась глубоких ночных теней, в обратном направлении. Когда она пересекала место, где только что пряталась, вдоль бордюра промелькнула ещё одна продолговатая студёнистая тень и тоже завернула за угол, словно даже оставив после себя мокрый след, и сердце вновь судорожно ворохнулось у Зеллы в груди, вызвав мгновенное ощущение застылости крови по всему телу, и на сей раз она даже скрипнула зубами, с яростным усилием преодолевая обморочное отвращение и мгновенный, как ожог, мёрзлый ужас, тут прежний, живой человеческий звук раздался вновь, короткий и довольно громкий, и… почему-то похожий на детский, затем словно кто-то всхлипнул и вдруг разразился в полный голос надрывным плачем грудного младенца – младенца, жалобно зовущего маму посреди пустынного и враждебного холодного мира, и тут же сразу две тени словно отпочковались от обычных лежащих на тротуаре теней и скользкими движениями пиявок протекли туда, откуда слышался плач. В этот раз ужас и отвращение от их вида парализовал Зеллу лишь на миг, и уже в следующий миг она сорвалась с места с бешенством атакующей кошки и молниеносно проскочила глубокую яму зимнего мороза возле влажной осенней стены, разбрасывая на всём пути гнилые жёлтые листья, и на миг замерла у поворота за угол, удерживая перед лицом дулом кверху обеими руками револьвер, затем она рывком выскочила на перпендикулярный тротуар за углом сразу в боевую стойку со слегка расставленными и полусогнутыми ногами, одновременно выпрямив вперёд во всю длину обе руки с револьвером, готовая выстрелить во всё, что посмеет пошевелиться здесь, в этой стылой земляной утробе города.

Продолжение