Литературный Башкортостан

Мелодрама

Танзиля Гиндуллина

Синяя роза с золотым стебельком

Пасмурным сентябрьским утром впервые появилась я в Ёшме. Приехала не одна, с мужем: всего три дня назад я вышла замуж за человека мне почти незнакомого и на другой день после свадьбы уехала с ним в далекую и неизвестную мне страну. Страна эта называется Республика Коми, и на самой дальней окраине ее расположился маленький поселок по названию Ёшма.

Так уж получилось, что в этом месяце на меня как-то сразу навалились бурные и неожиданные события: было скоротечное, длящееся всего неделю, предсвадебное знакомство с моим будущим супругом, затем странная и на всю жизнь запомнившаяся мне свадьба, которую ничто не могло испортить: ни то, что взятое напрокат платье давно пожелтело и на нем виднелись довольно подозрительные пятна, и ни то, что фата была такой дырявой, что я ее так и не надела, ни даже то, что выходила я замуж не по любви, а по самому настоящему расчету: мне хотелось уехать из родного дома, потому что не сложились отношения с отчимом. И все же свадьба есть свадьба. У меня она была первой, и потому долго я затем вспоминала все даже самые мелкие подробности свадебного гуляния.

Ночью же, стиснув зубы, заставила я себя лечь на брачное ложе. И хотя задаваемые на следующее утро вопросы моих любопытных тетушек заставляли меня частенько краснеть, я все же держалась достаточно мужественно и могла смотреть им в глаза спокойно и уверенно.

И вот я в Ёшме. Здесь рано смеркается, а погода все время пасмурная. И временами, несмотря на то, что еще не кончился сентябрь, уже идет снег.

В Ёшме нет никаких достопримечательностей, кроме двух колоний. Одна из них колония строгого режима, которую все здесь зовут кратко – зона. Муж мой, лейтенант Вазимов, работает в ней начальником восьмого отряда. А еще есть колония-поселение. Есть СМП, то есть строительно-монтажный поезд. И я часто, ну, хотя бы раз в неделю хожу в СМП-ский магазин. Поскольку развлечений у меня никаких нет, ведь у нас нет телевизора, нет книг; газеты и журналы мой муж не выписывает, с соседями я еще не знакома, то моим единственным развлечением остаются походы по магазинам. Их в поселке три. Кроме вышеупомянутого СМП-ского, есть еще два общепоселковых: продуктовый и промтоварный.

Обычно в пути меня сопровождал огромный рыжий пёс по кличке Буран. Несмотря на всю свою вальяжность и имеющиеся у него некоторые черты породистости, Буран был обычной дворняжкой, правда, крупной, и даже огромной, но дворняжкой, да еще и трусливой к тому же. Обычно шел он, лениво мотая своим пушистым хвостом, чуть в отдалении от меня, как бы от греха подальше, ведь поселок был полон собак. И если поселковые собаки проявляли ко мне враждебность, Буран куда-то мгновенно исчезал, таял, можно сказать, на глазах.

Так было и в очередной раз, когда я отправилась в СМП-ский магазин. Неизвестно откуда появившаяся довольно большая стая собак, окружив меня со всех сторон, заставила мгновенно вскарабкаться на самую вершину горы кем-то наколотых дров. Беспомощно озираясь по сторонам, я внимательно следила за собаками и размахивала авоськой.

Занятая вопросами самообороны, я не заметила, как к моей горе подъехал УАЗик, и из него одновременно выскочили водитель, молоденький солдат, и мужчина лет тридцати пяти, также военный. Они криками отогнали собак.

– Вы можете спуститься, опасность миновала, – довольно насмешливо обратился ко мне мужчина. Иронично поглядывая на меня, он достал из кармана своей короткой, цвета хаки, куртки сигареты и неторопливо закурил. – Помоги, Онищенко, девушке спуститься, – обратился он к своему водителю, заметив, что я по-прежнему топчусь на своем месте, будучи не в силах сдвинуться с него. Мне казалось, что, если начну спускаться, то вся эта стройная гора обрушится и погребет меня под собой. Паренек же лихо взлетел ко мне, и я не заметила, как оказалась возле его командира.

– Спасибо, – сказала я, обращаясь сразу к обоим моим спасителям.

– Пожалуйста, – в один голос ответили мужчины.

И только оказавшись совсем рядом с командиром, я узнала его. Это был майор Таташев, начальник обеих ешминских колоний. Муж мой как-то, когда он проезжал на своем УАЗике мимо нас, показав на него глазами, сказал мне: «Вон едет майор Таташев, единственный человек, которого я уважаю в этом мерзком месте». Слова его заинтересовали меня, и я внимательно посмотрела на ясно видимый в проеме автомобильного окна профиль красивого молодого мужчины. Мне захотелось запомнить его. Вот и сейчас я самым бессовестным образом пялилась на него. Он, в свою очередь, осмотрел меня откровенным оценивающим взглядом и, усмехнувшись, спросил: «Кто вы, и почему я не знаю вас?» Потупившись, я тихо ответила: «Я Линара Вазимова» «А, – протянул он, – понятно. Я слышал о вас. И куда, вы, Линара Вазимова, осмелюсь спросить, направляетесь?» «В СМП-ский магазин» «Понятно. Слышал, что туда что-то привезли из дефицитных продуктов. Очевидно, и вы об этом узнали?» «Нет, – покачала я головой, – я об этом ничего не слышала. Я иду туда только потому, что мне скучно и мне больше некуда ходить». Он вновь усмехнулся и, продолжая курить, упорно смотрел на меня, затем, не докурив сигарету, бросил ее под ноги, тщательно затер окурок и неожиданно предложил: «Если вы не против, мы могли бы подбросить вас до магазина?» Я неуверенно пожала плечами и нерешительно промямлила: «А почему бы и нет?» Он стремительно пошел к УАЗику, я поплелась вслед за ним.

Через несколько минут мы были уже на месте. Но Таташев не только помог мне выйти из машины, он зашел вслед за мной в магазин. А там творилось столпотворение, что свидетельствовало о том, что был большой завоз продуктов, причем деликатесных! Даже не дав мне оглядеться, Таташев взял меня за локоток и потянул за собой. Я покорно пошла за ним. Мы обошли магазин, и Таташев решительно постучал в запертую дверь. «Ну, кто там еще?» – послышался рассерженный женский голос. Дверь распахнулась. «Чего надо?» Перед нами, подбоченясь, стояла крупная полная женщина. У нее был очень решительный вид. И я, стушевавшись, торопливо спряталась за спину Таташева. «Ты что же, Надя, так разбушевалась?» – насмешливо отозвался Таташев, бросив через плечо короткий взгляд на меня. Женщина узнала Таташева, и тон ее мгновенно изменился: «Ой, Ильхам Исмагилович, не признала вас, извините уж».

– Ничего, бывает, – сухо отозвался Таташев. – Вот что, Надя, у меня к тебе просьба. Ты уж отоварь эту девушку без очереди. Больно уж беспредел у тебя в магазине творится. А я через полчасика заеду за вами, Линара Вазимова, если вы не против? – это он обратился ко мне своим, как я уже успела заметить, свойственным ему насмешливым тоном.

– Я не против, – робко ответила я. И, часто оглядываясь на него, вошла вслед за Надей. Дверь за мной с шумом захлопнулась, я молча протянула продавщице деньги и свою сумку. Пока она возилась с продуктами, я чувствовала, как меня постепенно начало охватывать острое возбуждение. Поскольку муж мой очень часто и очень много говорил о Таташеве и говорил только хорошее, то теперь в ожидании его я почти дрожала от терзавшего меня душевного волнения. Ведь я только что общалась с самим Таташевым! Тем самым Таташевым, слухами о жизни которого, по словам мужа, жил весь поселок, Таташевым, державшем этот поселок в своих, как я уже успела заметить, тонких, но сильных руках. К тому же меня поразили его строгая выправка, сдержанная немногословность, да еще, что уж тут таить – его внешность. Был он красив, да еще как красив! Все это произвело на меня сильнейшее впечатление.

Надя, обратив на меня свои смеющиеся глаза, что-то мне говорила. Я же, занятая своими мыслями, не понимала ее, и лишь кивала ей. Когда послышался стук в дверь, я вздрогнула и как будто очнулась от какого-то странного, но блаженного очарования, державшего меня в сумасшедшем напряжении. Надя открыла дверь, и в проеме ее появилась стройная фигура Таташева. Красивое тонкое лицо его улыбалось.

– Ну, что, Линара Вазимова, отоварилась?

– Да.

– Значит, едем?

– Да.

Таташев взял мою туго забитую продуктами сумку из рук Нади и вышел из магазина. Я шла, сопровождаемая любопытными взглядами Нади и нескольких других стоявших поодаль женщин.

– Вот, до чего любопытные женщины в нашем поселке, а, Онищенко? – сказал Таташев, и я почувствовала, как в голосе его прорвалась досада. Больше он не произнес ни слова, и до самого моего дома мы ехали молча.

– Донесешь? – спросил Таташев, когда я, коснувшись его смуглых пальцев, взяла свою сумку.

– Да, – едва слышно ответила я, потом добавила, – спасибо.

– Не за что, – сухо ответил он и, отвернувшись от меня, тихо сказал шоферу: «В колонию».

Я кое-как дотащила свою сумку до квартиры, открыла дверь и, занеся сумку, оставила ее лежать на полу. Вазимова дома не было, и я, не раздеваясь, прямо в пальто, легла на диван. Я лежала и смотрела на потрескавшийся и в грязных полосах потолок, низко нависавший надо мной. В голове моей было пусто. Не было никаких мыслей. Ничего не было. Потому что не хотелось думать, а хотелось просто лежать, предаваясь возрастающей власти совсем недавно появившихся в душе моей чувств. Чувства эти играли, копошились во мне и сбивались в тугой комок, который закручивался все с новой и новой необычайно яркой по ощущениям силой, и длилось это до тех пор, пока комок этот не взорвался, и тут уж я, не выдержав напора этих ощущений, вскочила и заметалась по комнате. «Что это было? – громко воскликнула я, задрав голову и обращаясь к кому-то в небесах. – Что это было сегодня со мной? И почему это случилось со мной? И случилось ли? Да что же это такое?» Последние слова мои прозвучали уже довольно жалобно, потому что я не знала, кому жаловаться на то, что безумное волнение, никогда еще не испытанное мною, сейчас бурлило во мне и заставляло меня нервно дергаться всем телом.

Раздался звонок в дверь. Я открыла ее: передо мной стояла молодая женщина в халате. Это была живущая напротив меня соседка.

– Простите, что беспокою: у вас все в порядке? В вашей квартире кто-то кричал, – спросила она, внимательно приглядываясь ко мне, – и очень как-то нехорошо кричал, – добавила она.

– Нет, у меня все нормально, – смущенно ответила я. – Это вы извините меня, если я потревожила вас? Может быть, зайдете?

Она зашла. Мы познакомились, и разговорились. Я узнала, что ее зовут Лена. Муж ее прапорщик Николаев служил во внутренних войсках. Я поняла, что он командует солдатами, которые охраняют зеков. А сама Лена работает учительницей в вечерней школе колонии.

– Вы учите зеков? – удивилась я.

– Да, - спокойно ответила она, – учу зеков истории.

– Но это же, наверное, очень страшно. Все же вы работаете в колонии строгого режима!

– Да нет. Зеки такие же люди, как и мы, но только преступники, которых, – она усмехнулась, – мы должны перевоспитать. Хотя некоторым, будь моя воля, я бы, не раздумывая, вынесла смертный приговор. Такие есть сволочи! – Она замолчала, потом добавила: – Но что делать? Работать-то надо. Здесь с работой проблемно, особенно для женщин.

– Я тоже хочу работать, – пожаловалась я, – но мужу сказали, что в школах мест нет. Я на филолога учусь. Заочно.

– Н-да, – вздохнула она, – попробую поговорить с завучем, может быть, вам выделят несколько часов.

Она ушла. А я пошла на кухню готовить: скоро должен был придти Вазимов. Пока готовила, решила, что никаких Таташевых в моей жизни быть не должно и, следовательно, не будет. Чтобы покрепче убедить себя я твердо поджала губы.

На следующий день Вазимов сообщил ошеломившую меня новость. Меня вызывают на квартиру к директору ёшминской вечерней школы Логиновой!

– Тебе дают часы. Роза Таташева на месяц уезжает к себе на родину в Дагестан. У нее то ли дочь, то ли сын заболел, – радостно говорил мой муж.

– А что, так сильно заболел? – спросила я.

– Да нет. По-моему это повод, чтобы Таташева могла отдохнуть. Ильхам Исмагилович в этом году то ли не брал отпуск, то ли ему не давали его. А Роза, естественно, все лето пробыла с ним здесь, в Ёшме. Вот он и отправляет жену к родным, повидать их и отдохнуть, раз появилась возможность заменить ее.

Логинова, когда я пришла к ней, подтвердила, что мне и в самом деле отдают на месяц часы Таташевой. Мы стояли в коридоре ее квартиры, пока она изучала мои документы, потом она сказала, строго глядя на меня своими большими серыми глазами поверх очков в ореховой оправе: «Пишите заявление. Пока примем вас на работу временно, а там видно будет»

– Тата, кто там? – раздался из комнаты красивый, немного гортанный голос.

– Роза, это Линара Вазимова, твоя заменительница.

– Так зови ее!

– Идемте!

Я прошла вслед за Логиновой в зал. И первое, что мне бросилось в глаза, это сидящая на диване молодая женщина. Я жадно уставилась на нее. Лицо ее с миндалевидными темными глазами, прикрытыми тяжелыми веками, с впалыми смуглыми щеками и большим, даже крупным, ртом было скорее симпатичным, чем красивым. Но голос ее был так прекрасен, что раз услышав его, не забудешь никогда. Такой я сделала вывод. Она при виде меня улыбнулась, встала и протянула мне сразу обе руки. Так я познакомилась с Таташевой. Потом она потащила меня и Логинову к себе под предлогом, что ей необходимо передать мне учебники и другие методические материалы.

В Ёшме было несколько коттеджей. В них жили по две семьи, лишь Таташевы занимали весь коттедж полностью.

Пока я молча шла между двумя тараторившими между собой женщинами, меня занимала мысль: а вдруг я встречусь с Таташевым? Должна заметить, что я и сама не знала: хотела ли я его этого! А еще меня терзало сознание того, что я одета несколько не соответствующе для того, чтобы ходить по гостям. На мне под пальто был лишь старый фланелевый халатик, и к тому же я заранее стеснялась своих белых шерстяных, связанных мамой носочков. Меня успокоило сообщение Таташевой, что муж ее на работе, ведет какое-то важное совещание. Услыхав это, я облегченно вздохнула, но напряжение, заполнившее всю меня, все равно не отпускало. И, немного поразмыслив, я поняла, что вызывало его поведение Таташевой. Что-то было в ней надменное и несколько жесткое, что-то, что заставляло меня трепетать. Понаблюдав за ней, я поняла, что она давно устала от власти мужа, а следовательно и своей тоже, над этим поселком, и что появление нового человека в моем лице вызвало в ней оживление. Все, что говорила и делала она, касалось меня, а кроме того, она часто бросала на меня острые заинтересованные взгляды, вследствие чего я окончательно оробела. Но войдя в коттедж я взяла себя в руки. Мне стало любопытно.

Таташевы жили богато. Оглядевшись, я сразу оценила всю роскошь обстановки, царившей в коттедже. Это был мир ковров, хрусталей и дорогой мебели. Потом Таташева повела меня на второй этаж. Там у них были две спальни, кабинет хозяина и комната для гостей. В кабинете несколько шкафов занимали книги, увидев которые, я невольно внутренне ахнула. Каких только авторов здесь не было!

– Ну, покопайся, покопайся, – подтолкнула меня к шкафам Таташева, заметившая, как сильно заблестели у меня глаза при виде этого книжного изобилия. Она ушла, а я стояла, не зная, за какую именно книгу взяться, затем накинулась на все книги подряд. Не знаю, как долго я просидела в кабинете, наедине с книгами. Время для меня летело.

– Что, интересное что-то нашла? – услышала я вдруг голос Таташева, мягкий, и даже, как мне показалось, нежный.

Я вздрогнула и, медленно обернувшись, несмело взглянула на него.

– Да, – только и пробормотала я.

– Можно? – спросил он и, не дожидаясь ответа, сел возле меня и взял книгу из моих рук. – Клиффорд Саймак, – торжественно прочел он, улыбнулся, и, взглянув на меня, спросил, – фантастикой увлекаемся? А я вот уже ее не люблю. Вырос из нее, что ли? – Он пожал плечами. – Слышал, ты будешь замещать Розу. А не боишься зеков?

– Боюсь, – голос мой прозвучал жалобно, но, желая показать, что я все-таки девочка смелая, я выпрямила спину и взглянула прямо в его улыбающиеся светло-карие глаза, – но я слышала, что в школе в каждом классе сидит автоматчик, – важно добавила я.

– Да ну? – мне показалось, что в голосе прозвучало то ли изумление, то ли насмешка.

В этом я не разобралась, и сама почувствовала, как глаза мои округлились.

– А разве нет?

– Придешь, увидишь, – усмехнулся он.

– Ильхам, идемте кушать! – раздался снизу голос Розы. Тут вдруг глаза Таташева сверкнули, словно ему не понравилось, что его отвлекают от чего-то невозможно важного для него, и только в эту минуту я заметила, что сижу слишком близко к нему, так близко, что ноги наши касаются друг друга. Да и сама я была едва ли не в объятиях его. Это настолько поразило меня, что я резко встала.

– Нас зовут? – пробормотала я, полуобернувшись к нему, но не глядя на него, потому что очень боялась встретиться с его глазами, так как, мельком взглянув на него, я заметила, что он смотрит на меня тяжелым, волнующим меня взглядом, который мне нравился, но и пугал одновременно. «Как это он умеет делать?» – жаловалась я самой себе.

– Ну что ж, идем, – голос его был смиренным, и, не оглядываясь, но, продолжая чувствовать взгляд Таташева, я поплелась к двери.

Через два дня я вышла на работу. Никогда не забуду свой первый урок.

В класс набилось так много народу, что я невольно растерялась. Мои ученики вели себя совсем не так, как я себе представляла в своих мечтах. Они были нахальны, нет, даже наглы, задавали мне вопросы, на которые я не могла ответить, а когда отвечала, то они смеялись и со смеху держались за животы. Словом, это был не урок, это было издевательство над молоденькой и неопытной учительницей. Кое-как провела я этот урок и два следующих, каждый из которых был не лучше предыдущего.

Я уже знала, что не то что в каждом классе, но и во всей школе не было не то что автоматчика, но и просто невооруженного солдата, а были лишь следившие за порядком двое дневальных из тех же зеков.

Вечером, сопровождаемая вызванным из караулки солдатом, я кое-как дошла до КПП. Все внутри меня бурлило и клокотало. Мне было жалко себя до слез. Перед глазами возникало то одно, то другое нагло скалящееся лицо, и так и слышался громкий дружный гогот и не менее издевательский топот ног. Да, ребята, как говориться, от души оторвались на мне, наверное, давно не получали такое огромное удовольствие. Я чувствовала это, и от пережитого унижения готова была тут же отказаться от уроков, и вообще, захотелось вернуться домой в Уфу, к маме. «Вот дура: решила взять на себя высокую миссию перевоспитать рецидивистов?» –терзала я себя, с трудом удерживаясь от слез, готовых ручьем хлынуть в любую минуту. Мысль о том, что они, эти рецидивисты решили, что я глупая и никчемная девчонка, была для меня так мучительна, что, возмущенная, не чуя ног своих и никого не замечая, я почти понеслась к воротам. Выскочив из зоны, я быстро пошла по мокрой слякотной дороге. Я так была занята своими переживаниями, что не заметила, как возле меня остановился УАЗик Таташева. Шофер посигналил, я подняла залитое слезами лицо и увидела Таташева. Дверца машины была приоткрыта, и он внимательно смотрел на меня.

– Садись, Линара, – с неожиданной, но такой желанной, мягкостью позвал он меня. Я, шмыгая носом и старательно сдерживая слезы, села в машину. Таташев пересел на заднее сиденье ко мне и не отрывал глаз от моего лица.

– Что, тяжело дались уроки? – наконец, довольно участливо спросил он меня.

Даже этого оказалось достаточно, чтобы я расплакалась. Он взял меня за руку и потянул к себе. И я ткнулась лицом в его китель.

– Зачем они так со мной? – прошептала я, чуть отстранившись от него и вглядываясь в его лучившиеся искренней нежностью глаза. – Что я им сделала? Я хотела, как лучше. Я старалась. Выучила весь материал, а они даже слова не дали вымолвить.

И тут воспоминания о пережитом вновь нахлынули на меня, и я разрыдалась. Таташев поднял пальцами мой подбородок, и, глядя мне прямо в глаза, невесело усмехнулся.

– Ну, вот, нашла на кого обижаться, – успокоительно произнес он. – Это же зеки. Им есть не давай, лишь бы могли поиздеваться над кем-нибудь, тем более над такой юной и красивой особой, как ты. Успокойся, малышка, все пройдет, скоро ты станешь королевой Ёшмы, и никто, слышишь, никто не осмелиться не то что поиздеваться над тобой, но и косо взглянуть на тебя. Я обещаю тебе это.

Слезы мои мгновенно высохли.

– Как это – я стану королевой? – неожиданно осипшим голосом спросила я, вглядываясь в близкие и от того ставшие пугающе огромными глаза Таташева.

Он улыбнулся.

– Вот мы и не плачем уже, а, Линара? – тихо рассмеялся он.

– Да ну вас, – вырвалась я из его рук и отвернулась к окну.

– Твой сегодня дежурит, поедем ко мне? У меня для тебя есть чудодейственное лекарство. Выпьешь его, и все несчастья растворятся сами собой. Согласна?

На душе у меня было так паршиво, что сама мысль, что мне придется одной провести эту ночь, неожиданно показалась невыносимой, и я, почти не раздумывая, кивнула ему…

– Ничего не делай, – властно заявил Таташев, поглядывая на меня, сидевшую на краешке большого, обитого кожей дивана, – сам все принесу.

И действительно вскоре прикатил столик на колесиках.

– Сейчас ты выпьешь это, – сказал он и, налив из красивой бутыли, обвитой соломкой, густое, почти тягучее вино темно-красного цвета в хрустальный стакан, протянул его мне.

Вино было терпкое, но вкусное. Таташев пил, глядя на меня в упор поверх стакана.

– Понравилось? – спросил он.

– Да.

– А где улыбка, подтверждающая это?

Я невольно улыбнулась.

– Вот теперь верю, что понравилось, а раз вино хорошее, надо повторить, а потом будешь кушать, не зря же я старался?

Сам он почти не ел, я же налегала на не знакомое мне мясное блюдо. Испросив взглядом разрешение, откинувшись к спинке дивана, так, чтобы дым не доставал до меня, Таташев закурил.

– Ну вот, а теперь расскажи мне, как прошел урок.

При воспоминании о пережитом плечи мои опустились.

– Расскажи, расскажи, – мягко потребовал он.

И я подробно описала все происшедшее со мной на уроках, при этом временами меня опять начинала пробирать дрожь, но, встречая ласковый взгляд Таташева, я успокаивалась, а потом плавно и незаметно для себя перешла к рассказу о своей жизни. Я говорила, пила, и снова говорила, потом снова пила. Он, не перебивая меня, молча курил. Красивое бледно-смуглое лицо его, слегка освещенное бра, сохраняло невозмутимость.

– Останешься здесь? – неожиданно спросил он, когда я замолчала и возникла длинная и удивительно сближающая нас пауза.

Я вздрогнула, вскинула голову и посмотрела на него. В глазах его появился сумасшедший блеск.

– Н-е-е-т, – испуганно протянула я.

Веки его медленно, но послушно опустились.

– Хорошо, – сказал он, вставая. – Уже поздно. Я провожу тебя.

В голосе его я услышала столь явное разочарование, что это едва не ввело меня в почти шоковое состояние, но я стиснула зубы и опустила глаза. Черт, неужели, я начинаю его бояться!

Мы молча шли по мокрому осеннему поселку, минуя редкие, почти ничего не освещающие фонари, обходя бревенчатые двухэтажные дома, темные окна которых таили в себе любопытство. Мы чувствовали это любопытство, поэтому держались на приличном расстоянии друг от друга, хотя, вынуждена признаться, даргинское ударило-таки мне в голову, и временами меня так подозрительно заносило в сторону, что рука Таташева невольно вскидывалась ко мне, и он обнимал меня за талию. Впрочем, об этом я подумаю потом, а сейчас я была благодарна ему за то, что он был так заботлив по отношению ко мне.

Войдя на следующий день в свой класс, я обнаружила всего несколько учеников с унылыми рожами. На мое приветствие они ответили гробовым молчанием. Я поняла: мне объявили забастовку. Кое-как проведя урок, на перемене я зашла в дневалку. Я знала от мужа, что приглядывать за мной он поставил Костю Иванченко. Сейчас он сидел на кровати. Увидев меня, он тут же вскочил.

– Слушайте, Иванченко, а ну-ка расскажите-ка мне, что случилось? Где мои ученики?

Иванченко замялся было, но мой решительный вид развязал ему язык.

– Видите ли, Линара Акрамовна, утром пришел ваш супруг и потребовал составить список тех, кто вчера мешал вам вести урок. А что делать? Пришлось указать все фамилии, вот Таташев и определил их всех в ШИЗО.

– Безобразие, – пробормотала я. – Вызовите мне сопровождающего. Я пойду к Таташеву.

Я знала, что Таташев в колонии, потому что видела стоявший во дворе его УАЗик, и поэтому, поднявшись на второй этаж КПП, где располагалось зоновское начальство, сразу же направилась к кабинету Таташева. Рывком открыв дверь, я замерла. Кабинет был полон народу. Здесь были и военные, и люди в гражданском. В наступившем молчании они все жадно разглядывали меня.

– У нас совещание, – тихо прозвучал невозмутимый голос Таташева.

– Извините, – буркнула я и закрыла дверь.

Совещание длилось долго. Прошли два моих «окна», и мне пришлось вернуться в школу. Таташев сам пришел ко мне.

– Можно? – спросил он, входя в пустой кабинет. Я оторвалась от журнала, заполнением которого занималась в тот момент, и холодно кивнула ему.

Он подошел к моему столу, оседлал ближайший стул и уставился на меня.

Я же, скрестив руки на груди и нахмурив брови, сердито смотрела на него. После продолжительного молчания Таташев вытащил сигареты, я поморщилась, и он засунул пачку обратно.

– Вы хотели меня видеть? – спросил он.

Я бросила резкое: «Да!»

– Зачем?

– А вот зачем. Почему вы настроили всю школу против меня, отправив моих учеников без моего согласия в ШИЗО?

– Утром мне принес рапорт ваш муж, и я должен был принять определенные меры.

– Ну, принес и принес, и черт с ним, – раздраженно отозвалась я. – Я думаю, что все-таки я решаю, кого отправлять в ШИЗО, а кого нет, потому что все это произошло на моем уроке. Так что я прошу, нет, требую, чтобы вы велели освободить моих учеников, потому что у меня к ним нет никаких претензий. Они не виноваты в том, что я неопытна и глупо вела себя во время урока.

– Ах, вот как? – в голосе его прозвучала нескрываемая ирония. – Прямо-таки сейчас и выпустить их?

Я вспыхнула: нет, он определенно считает меня ребенком!

– Выпустить, и прямо сейчас!

– А вы не боитесь, что они вновь сорвут вам урок?

– Нет, а если и сорвут, то в этом буду виновата лишь я сама.

– Что ж, пусть будет так, – усмехаясь, изрек он, вставая.

Я увлеклась свой работой. После того, как всех освободили из ШИЗО, ученики мои подобрели ко мне. Зато я им теперь спуску не давала. Знал бы кто, как трудно заставить учиться человека, который этого не хочет.

– Я понимаю, что вы устали после лесоповала, но восьмилетнего образования еще никто не отменял, так что будьте добры, откройте учебник и прочтите вслух то, что должны были сделать еще до урока, – строгим голосом требовала я то от одного ученика, то от другого. И они подчинялись, потому что я была более упряма, чем они, и могла часами стоять у них над душой, добиваясь своего, не обращая внимания на их ворчание и недовольство. «Таташева лучше вас, она нас жалела», – говорили они мне в лицо, но я оставалась непреклонной.

Я и не заметила, как прошел месяц, и из отпуска вернулась Таташева. По этому поводу нас с мужем пригласили к ним в гости.

Таташева загорела, немного поправилась, выглядела веселой и довольной жизнью.

– Слышала, слышала, что хорошо справлялась с моими охламонами, – сказала она при встрече. При этом широко раскрыв руки, она, смеясь, обняла меня.

Я кисло улыбнулась ей. Я отвыкла от нее. Хотя и ранее мне пришлось с ней мало общаться, но я успела забыть и это время.

Удивительно, но пока мы были в гостях у них, Таташев, не скрываясь, откровенно ухаживал за мной, словно именно присутствие жены подстегивало его. Он приглашал меня на каждый танец. За столом я сидела рядом с ним, и он частенько, нагнувшись к моему уху, шептал какие-то странные слова. Я старалась не прислушиваться к ним, и поднимая голову, натыкалась на неприязненные, любопытные или завистливые взгляды. Было жарко, и я вышла на крыльцо. Таташев вышел вслед за мной. Он молча стоял за моей спиной. Чувствуя его спиной, я боялась обернуться. Но когда сильные руки обхватили меня за плечи и, несмотря на мое слабое сопротивление, развернули меня, я оказалась в его объятиях. Мягкие теплые губы осторожно коснулись меня. Широко раскрывшими глазами я смотрела на него в упор. Взгляд его был нежен и уверен.

– Ильхам, – раздался вдруг голос Таташевой, – гости ждут тебя.

Из-за плеча Таташева я увидела Розу. Лицо ее было бесстрастно.

– Подождут, – невозмутимо ответил было Таташев, пытаясь пресечь мою попытку вырваться. И все же я выскользнула из его объятий и через несколько минут, ни с кем не попрощавшись, выскочила в мокрую неуютную темноту. Я бежала по заснеженной дороге и думала о том, почему же он не предпринимал попытки сблизиться со мной, пока не было дома его жены? Его сегодняшний поступок наводил меня на мысль, что он ждал ее возвращения, ждал, чтобы получить ее молчаливое согласие. Ну и ну – а ведь она дала его, это самое согласие! – решила я, вспомнив, как совсем мельком, на один миг взгляды межа и жены встретились, и Роза, по-моему, о д о б р и л а мужа! Что же вы задумали, Таташевы?

Лена, моя соседка поделилась со мной своими часами. И хотя в школе я была занята не так много, как бы мне хотелось, все же какие-никакие, но часы у меня были. Теперь дважды в неделю я встречалась со своими учениками.

А однажды ко мне пришел и вовсе необычный ученик. Это был пожилой еврей, звали его Розенберг Аркадий Борисович. Лена рассказала мне о нем. Аркадий Борисович был ювелиром. Что-то украл и оказался здесь.

Он сидел за последней партой и жадно, не отрываясь, смотрел на меня часами. Это смущало меня, и я несколько раз просила его хотя бы записывать что-нибудь в тетрадке. Он качал головой.

– У меня давно все здесь записано, – отвечал он мне, постукивая своими выпуклыми костяшками по лбу, такому же выпуклому, и покрытому страшными шишками и редкими седыми космами.

Как-то он подгадал, когда я была одна, и дрожащим голосом попросился посидеть со мной.

– Ну, посидите, – пожала я плечами.

Он сел напротив за парту, с трудом поместив под нее свои неимоверно длинные ноги. Я невольно улыбнулась, наблюдая за его потугами.

– Хотите поговорить со мной? – спросила я его и отложила тетрадки в сторону.

– А вы будете говорить?

– Почему бы и нет?

– Спасибо, что не отказали в таком малом, – голос его прозвучал так глухо, что я взглянула на него с тревогой.

– Вы давно здесь?

– Семь лет, еще три года осталось.

– Круто вас наказали, и, наверное, незаслуженно дали такой большой срок?

– Почему вы так решили?

– Ну, все зеки так считают.

Он грустно усмехнулся.

– Что дали, то мое, – ответил он. – У меня к богу свои претензии, а у него ко мне свои.

Он вытащил сигареты, взглянул на меня, сунул одну из них куда-то в самый краешек рта, и так с ней сидел до конца нашей беседы, то пожевывая ее, то посасывая.

А под конец он, настороженно поглядывая на меня, вдруг сказал: «Нравитесь вы мне, Линара Акрамовна, поэтому позвольте мне дать вам небольшой совет. Держитесь, пожалуйста, подальше от четы Таташевых. Ни к чему хорошему это не приведет»

Я вспыхнула, но промолчала.

Таташева я видела несколько раз издалека. Он выглядел озабоченным. Еще бы, приближался Новый год, и многие зеки уходили на УДО, то есть условно-досрочное освобождение, следовательно, у Таташева было много дел, и ему явно было не до меня. Зато Роза Таташева словно приклеилась ко мне. Она не отставала от меня ни шаг в школе, провожала до дома, несколько раз напросилась в гости ко мне и один раз затащила меня к себе.

«Чего она добивается от меня? Что ей нужно?» – гадала я и не находила ответа.

На предновогоднем концерте, организованном силами зоновской самодеятельности, присутствовала вся администрация, а также весь учительский коллектив. Я, естественно, сидела рядом с Таташевой. Обнимая меня за талию, она что-то тихо рассказывала мне, я рассеянно слушала ее, но, когда она вдруг подобралась, я поняла, что вошел Таташев. Он шел неторопливо в сопровождении своего замполита и других офицеров. Усаживаясь, бросил взгляд в нашу сторону и улыбнулся непонятно кому: то ли мне, то ли жене, то ли обеим сразу. Я оскорблено нахохлилась и попыталась отодвинуться от Таташевой, но у меня ничего не получалось: она вцепилась в меня мертвой хваткой.

Я невольно повернула голову в сторону Таташева. Он не сводил глаз с нас, и они у него неестественно ярко блестели в полумраке. Я задрожала, и это злило меня, потому что Роза чувствовала каждое мое движение и замечала каждый взгляд. Как она странно и непонятно для меня улыбнулась, когда наши с Таташевым взгляды встретились!

После концерта Таташева задержала меня и Вазимова и официально пригласила нас к себе назавтра: справить новогодний праздник у них.

– Новый год – семейный праздник, – попыталась отговориться я.

– Вот и посидим одной семьей, – перебила она меня, не сводя глаз с моего мужа. Тот что-то невнятно пробормотал.

– Вот и славно, – изобразила радость Таташева, – Я рада, что вы согласились.

– Ты и в самом деле хочешь праздновать у них? – спросила я у мужа после ужина, когда он, покурив в коридоре и наболтавшись с соседями, зашел домой. Спина его дрогнула, чуть сгорбилась, но он не торопился оборачиваться, продолжая возиться с замком.

– Что-то с ним неладно, завтра займусь, – тихо пробормотал он. Потом, поняв, что я не отстану от него, он оставил ключ в покое, обернулся ко мне и посмотрел на меня с таким обреченным видом, что я оторопела.

– Пойдем спать, Линара, я устал. Завтра поговорим.

Проснувшись на следующее утро, я сразу поняла, что Вазимова дома нет.

– Сбежал, – усмехнувшись, громко произнесла я. А жаль, мне хотелось поговорить, да нет, мне хотелось скандала, выяснения наших взаимоотношений, так странно переплетенных с четой Таташевых.

Таташева несколько раз звонила, напоминала, что вечером они ждут нас.

– Придем, придем, - заверяла я ее. Но я приняла решение не идти к ним, однако и дома ничего не готовила. Я просто валялась на диване и думала, думала, думала.

Вечером появился Вазимов. Он был уже пьян и долго крутился возле моего дивана, пока я ждала, какой будет его реакция на мое ничегонеделание.

– Ты что валяешься? Разве мы не идем к Таташевым? – сухо спросил он меня, после долгой паузы.

– Не идем.

– Почему?

– Не хочу.

– Тогда давай дома отметим, что ли, праздник? – обратился он ко мне. Я поняла, что он обрадовался до чертиков.

– Давай, – равнодушно ответила я, вставая.

Как ни считала я, что уже неплохо знаю Таташеву, я поняла, что ошиблась, когда зазвенел дверной звонок.

– Не открывай, – прошептала я. Но звонок звонил, не переставая, и именно Вазимов сдался, хотя по-моему ему более моего не хотелось идти к Таташевым.

– Вы еще не одеты? – с такими словами ворвалась к нам Таташева. Она была оживленной, хотя и какой-то дерганной. – А ну собирайтесь. Что это за неуважение к начальству, Вазимов?

«Знает, на кого давить», – понимая, что уже проиграла, уныло подумала я. Из окон их коттеджа громко лилась музыка, слышались чьи-то веселые голоса. «Похоже, тот еще сабантуй будет», – равнодушно, словно со стороны, отметила я про себя.

Гости были все те же. Но были и новые лица. Таташев познакомил нас со всеми теми гостями, которых мы еще не имели чести знать.

Три пары привлекли мое внимание своими противоположностями.

Первым меня заинтересовал из-за своего громадного роста Варфоломеев Константин Иванович, глава поселка Тослан. Большая голова его была покрыта густейшей шевелюрой, голос у него был зычным, даже громогласным, а вот жена его Елена Матвеевна, которую все звали просто Матвеевной, была маленького роста. Полное круглое лицо ее украшали румяные щеки и маленький приплюснутый нос. Она была уже навеселе и все время норовила петь или танцевать и ходила потому всегда чуть пританцовывая, и дотанцевалась до того, что пот потоком лился с ее личика, а одна, две капли постоянно висели на кончике носа.

Две другие семейные пары привлекли еще больше мое внимание. Вставший при нашем знакомстве высокий стройный и красивый мужчина был главой небольшого городка Уранград, выстроенного болгарами недалеко от Ёшмы. Его звали Иван Арсенов. Жена его была русская. Она назвалась Мариной и была очень хороша собой, особенно прекрасны были ее большие яркие синие глаза. Я бы даже назвала их фиалковыми. Всегда мечтала иметь такие глаза, да Бог не наградил такой красотой.

А вот глава города Микунь по фамилии Михайлов был среднего роста. Симпатичное светлое лицо его украшали серые, внимательного смотревшие на меня глаза. Жена его была явно скромницей. Этакая интеллигентная и высокообразованная женщина, очень смахивающая на учительницу. Позже я узнала, что она была директором Микуньской школы.

После обмена приветствиями Таташева потащила меня наверх.

– Зачем? – пытаясь сопротивляться, измученным голосом простонала я.

– Я сама одену тебя, не будешь же ты Новый Год встречать в таком виде?

– А чем он плох?

– Молчи и подчиняйся мне, я все же старше тебя.

Наверное я еще слишком уважала ее, если молча уступила ей. Так я думаю. А когда она тащила меня наверх, то я испытывала тоску от сознания того, что все то, что она делала со мной, было не к добру, но я была словно загипнотизирована… не ею, а сама же собой, бывает, видимо, и такое, а потому была покорна ее воле. Переложив всю ответственность за свое будущее на нее, я подчинилась ей.

Обращаясь со мной, как с куклой, поворачивая из стороны в сторону, она быстро раздела меня. И именно в эту минуту открылась дверь.

– Вы еще не готовы? – спросил Таташев, входя.

Обычно в такие моменты женщины прикрывают в первую очередь грудь, а потом все, что удастся. Я же ничего этого не делала, меня словно бы парализовало. Таташев смотрел на меня, нахмурив брови, внимательно, словно стараясь навсегда запечатлеть в памяти мое обнаженное тело, и в глубине его глаз зрело нечто такое, откровенно смущавшее меня, что я уже почти окаменела, продолжая стоять, вытянув руки вдоль тела, словно оловянный солдатик.

Впрочем, длилось это недолго. Бросив бесстрастное: «Извините», – он тут же вышел.

Когда же он ушел, я медленно перевела взгляд на Таташеву, она стояла передо мной, скромненько опустив глаза, словно происшедшее никак ее не касалось. Когда она подняла свои густые длинные, и я бы даже сказала, кукольные ресницы, от которых падали тени на легкие влажные впадинки под глазами, я заглянула в ее черные, обычно страстные, но сейчас спокойные глаза. В них виделась насмешка человека, уверенного в себе и довольного собой. Этого я уже не могла выдержать, тихо застонав, я рухнула на стул, стоявший у трельяжа.

Таташева, и глазом не моргнув на мои действия, быстро одела меня в роскошное платье и причесала, затем нацепила на меня все свои драгоценности. Я же, все это время сидя перед трельяжем, невидяще смотрела на себя, и виделось мне другое. Я представляла и представляла себе то, как стремительно вошел в комнату Таташев, и то, как его устремленные на меня потемневшие глаза одним пристальным взглядом окинули мое тело, и было в его взгляде что-то, что мне было неприятно вспоминать. Я попыталась вообразить себя, стоящей перед ним: обнаженной, потерянной и изумленной. Немного с запозданием, но мне стало невыносимо неловко и стыдно, так стыдно, что не хотелось выходить на люди.

– Идем, – как особенно красиво зазвучал голос Таташевой, стоявшей позади меня и больно вцепившейся своими длинными ухоженными ногтями в мое плечо.

Послушно встав, я последовала за ней. Первым меня встретил невозмутимый взгляд Таташева.

– Ну, наконец, – возмущенно протянул он, вставая навстречу нам.

Весь вечер затем он держался подальше от меня. Ухаживал за всеми, но только не за мной, поэтому я все время оставалась одинокой. Вазимов напивался все больше и больше, и я не стала его ждать. Как только часы пробили два, я встала и только открыла рот, чтобы попрощаться, как Таташева затараторила.

– И не вздумай уходить. Дом у нас огромный, места всем хватит. Так что останешься у нас.

Я взглянула на нее, она скосила глаза вниз влево. «Ну и ну, – подумала я. – Неужели ты затащила меня для ЭТОГО?» Но поскольку вслух я эти слова не решилась произнести, то лишь молча топталась возле нее, размышляя. Еще можно было уйти, но что-то удерживало меня. Где-то в глубине своей грешной души я знала, что именно заставило меня остаться у них.

– Пошли, – прошептала мне на ухо Роза и увела меня наверх.

Я долго не могла уснуть, ожидая Таташева, и все же заснула.

Разбудили меня его осторожные и нежные прикосновения.

– Тихо, – шепнул Таташев, и положил горячую руку на мой рот. Бедное мое сердечко бешено забилось, и я резко и неожиданно для себя поддалась вперед, навстречу тому, чего я так долго ждала, и вот оно, ожидаемое мною, что-то неизведанное и таинственное, произошло-таки! «Люблю,люблю! Одну тебя люблю», – слышался в полумраке голос Таташева.

На следующий день я проснулась очень поздно. В доме было тихо, до меня доносились едва слышные голоса. Я лежала на чужой кровати, а я никак не могла понять, что происходит? Явь это или же сон.

Я прислушалась: разговаривали Таташев и Марина.

-Ни к чему это, Марина, – в голосе его слышалась досада. – Зачем былое ворошить? Ну, было что-то и прошло. Я тебе ничего не обещал.

– А я поняла сегодня, почему прошло, – взволнованно отвечала она, – я не была такой наглой девчонкой, как эта. Бедная Роза! Что же ты с ней делаешь, Ильхам?

– Оставь это, Марина. Это мои дела, – голос его стал угрожающе нетерпелив. – И все, прекратим этот разговор.

Я услышала приближающиеся ко мне торопливые шаги Таташева.

– Не спишь? – спросил он, на ходу сбрасывая одежду.

– Не сплю, – одними губами покорно ответила я, раскрываясь навстречу ему вся. Я уже поняла, что люблю его и только его!

Начавшиеся после праздников будни, были как всегда, скучны и обыденны. Но зеки вдруг перестали «дружить» со мной. Очень часто теперь они окидывали меня насмешливыми взглядами, и при моих попытках сблизиться с ними одни ухмылялись, другие смотрели в упор, не стесняясь показать то, как сильно они не уважают меня, а некоторые отводили взгляд, словно я стала неинтересна им. «Откуда они все знают?» – злилась я на них, на себя, да и вообще на весь мир, потому что неожиданно для себя я оказалась как бы в вакууме. Поселковые женщины избегали меня, и я понимала почему. Обо мне пошла дурная слава, а они боялись за своих мужей. Одна Таташева, похоже, ничего не опасалась, а потому она стала моей единственной подругой.

В феврале Таташеву присвоили звание подполковника. И началось великое празднество.

В ближайшую пятницу прибыло начальство из Сыктывкара.

Меня глубоко потряс тот факт, что нас с Вазимовым на это торжество не пригласили. Это что же получается! – негодовала я про себя, мрачно поглядывая на валяющегося с книгой в руках Вазимова. – Выходит я для Таташевых просто второразрядная особа, годная лишь на то, чтобы мною можно было бы поразвлечься!

Вот уж когда я пожалела, что не могу поделиться своими соображениями на этот счет с Вазимовым, которого, судя по его равнодушному виду, совершенно не волновало, когда его пригласят Таташевы, да и пригласят ли они его вообще.

Утром в субботу позвонила Таташева и, извинившись, сказала, что были обстоятельства, не позволявшие пригласить нас в пятницу. Затаив дыхание, я ждала ее объяснений, но она не стала вдаваться в подробности и лишь добавила, что они с мужем очень, очень ждут нас с Вазимовым к себе этим вечером.

– Если не придешь, я сама прибегу за тобой, и не вздумай прятаться от меня, я все равно найду тебя, – смеясь, заключила она.

– И не собираюсь прятаться. Будем у вас в условленное время как штык, – заверяла я ее таким сладким голосом, что она долго молча дышала в трубку, очевидно призадумавшись о том, какую опасность таил мой полный елея голос.

– Ну ладно, жду, – вздохнула она и затем, вот этого я не видела, но почувствовала, очень осторожно положила телефонную трубку.

Мы с Вазимовым и в самом деле стояли у дверей таташевского коттеджа строго в указанное время и были встречены радостным визгом Таташевой, бросившейся ко мне на шею. Еще больший восторг вызвало у нее то обстоятельство, что в этот раз я разоделась, как никогда раньше. Сам именинник сдержанно поздоровался с нами и жестом пригласил войти в зал. Стол у Таташевых был накрыт как всегда богато и ломился от всевозможных чудес кулинарии, на это Роза была мастерица, в отличие от меня. Гости были все те же.

Нас с Вазимовым посадили рядом с Арсеновыми.

Я никогда не была любительницей выпить. Мало того, я презирала не только алкоголиков, но даже и тех, кто любил просто пригубить рюмку-другую, однако этот вечер я начала с того, что первым делом выдула полный стакан водки. Таким вот образом мы с Арсеновым вспомнили, что мы до сих пор на «вы», и чтобы исправить это недоразумение, выпили на брудершафт. Глядя через граненый стакан на Таташева, я даже сквозь хитроумные хрустальные узоры видела, как новоявленный подполковник бледнел с каждым выпитым мной глотком. Потом мы с Арсеновым встали и, он, ссылаясь на традицию, впился в мои губы. Я не протестовала, а когда он оторвался, засмеялась. Никогда не знала за собой такой способности – смеяться сквозь зубы, и чем больше бледнел Таташев, тем откровеннее я смотрела на Арсенова и тем громче смеялась. Потом я танцевала только с ним. А затем так, что ноги мои болели потом целую неделю, я яростно танцевала с Матвеевной. «Наша, она, Таташев, наша! – кричала Матвеевна. – Где же ты нашел такую?» Лицо ее совсем уж раскраснелось, но я думаю, мое было не лучше, потому что мне сделалось жарко.

Я свалилась на диван и оказалась рядом с одним из гостей.

– Я смотрю вам очень весело, – немного иронично сказал он, нагнувшись прямо к моему уху.

И я переключилась на него.

– А мы с вами еще не пили на брудершафт? – громко спросила я. – Может, попробуем? Надо исправить эту несправедливость!

Он усмехнулся, поискал взглядом Таташева, нашел того, весело болтавшего с Мариной, и, встав, сказал, протягивая мне руку: « Что ж, пойдем».

После выпитого за компанию с Михайловым бокала шампанского все смешалось в моей голове. Дальше вечер стал напоминать мне испорченное кино, он возникал в моей памяти фрагментарно. Передо мной возникали: то снисходительно улыбающаяся Таташева, то уже невозможно пьяный валяющийся на диване Вазимов, то громко хохочущая Михайлова, то топчущий во время танца мои ноги Варфоломеев, то горячая, так что жгла мое плечо, лежащая на нем большая рука Арсенова, то хмурая, кусающая губы Марина, а главное – память постоянно выхватывала из всей толпы Таташева. Бледный, он сидел на диване и, откинувшийся всем телом к его спинке, закинув ногу на ногу, не отрываясь, следил за мной. Весь вечер виделись мне его глаза. Взгляд их был то удивленным, то тоскливым, то хмурым, то насмешливым. Но когда я на глазах у всех вновь стала целоваться с Арсеновым, Таташев резко встал и, подойдя ко мне, вырвал меня из объятий Арсенова, поднял на руки и понес к двери. Рывком открыв ее, он с силой выбросил меня в снег на большой сугроб и, отвернувшись, также резко закрыл за собой дверь, причем, на ключ, и как ни была я пьяна, все же услышала, как звонко он прокрутился в замке.

Через много лет, анализируя все то, что я вытворяла в тот вечер, да и вообще обдумывая сложившиеся между мной и четой Таташевых те странные, невозможные отношения, я могла лишь воскликнуть: «Господи, да какой же я еще была глупышкой, наивной и безответственной!» И месть моя Таташевым была ребячья, однако в то же время и чисто женская, нелогичная. Начитавшись романов о необыкновенной любви, я получила ее. И в рамках этой любви действовала я эмоционально, начисто лишившись рассудка и умения размышлять и оценивать свои поступки.

Но это будет потом, когда я смогу вспоминать о тех невероятных событиях, а сейчас я лежала спиной на снегу, долго лежала, и левая нога моя, без туфли, неестественно подвернулась подо мной. Я смотрела на черное, усыпанное яркими звездами небо, пока не почувствовала, как холод пробирается сквозь мое шелковое платье. Я слышала громкие голоса в доме, слышала, как кто-то пытается открыть дверь и зовет меня.

Я что-то бормотала, пытаясь встать. Из-за угла дома выскочила Таташева. Она несла мои пальто и сапоги. Тут же за ней появился Таташев.

– Оставь ее, – властно крикнул он, и жена его, оглянувшись на его окрик, тихо положила мою одежду возле меня, и они ушли.

Я долго пыталась натянуть на себя пальто, но оно показалось мне таким невыносимо тяжелым, что я сначала поволокла его по земле, а затем где-то обронила или выбросила, и пошла как была: в шелковом платье, в одной туфле. Но сказать, что я шла, это было бы смело сказано, потому что меня дико носило из стороны в сторону. Не чувствуя холода, и ничего не соображая, шатаясь, я болталась между небом и землей, слишком часто падала, а потом после долгих попыток встать ползла некоторое время на карачках, и кое-как после неимоверных усилий, все же встав, плелась дальше. Хорошо еще в эти дни погода радовала довольно редкой в этих краях ранней оттепелью, так что снег уже начал таять, образуя не замерзающие даже ночью большие и неглубокие лужи, по которым я шлепала, потому что обойти их не могла: это было не в моих силах. Только у двери в свою квартиру я вспомнила, что ключи остались в кармане пальто. С тоской посмотрев на дверь соседки Лены, я подумала, что было бы нечестно будить ее в столь позднее время, поэтому, выйдя из подъезда, пошла к нашему сараю. Возле него лежал злополучный Буран. Увидев меня, он зарычал было, но, узнав, успокоился. Я прошла в сарай, нашла старый матрас и свалилась на него. Сознание мое окончательно отключилось, и в своем сне я долго, бесконечно долго летела вниз, в какую черную, полную мглы дыру.

Когда я очнулась, серый рассвет уже неспешно вливался в окна сарая. Я почувствовала, что меня бьет чудовищный озноб, пыталась встать, но у меня ничего не получалось, моя дрожащая рука подламывалась, и я вновь и вновь падала на матрас. С усилием приподняв голову, оглядевшись, я не узнала окружающей меня обстановки и вновь отключилась. Когда пришла в себя, увидела, как на меня идет что-то громадное и чудовищно страшное. Я слабо застонала и закрыла глаза. Что-то мокрое, но теплое уткнулось мне в бок. Это успокоило меня, но думать я не могла, а потому снова куда-то провалилась.

Пришла в себя я в больнице. Яркое солнце золотило вылизанную до невозможного блеска палату. Возле меня, понурившись, сидел Вазимов.

– Вот и хорошо, – грустно улыбнувшись, сказал он.

– Что хорошо? – с трудом прошептала я, еле разлепляя губы.

– Хорошо, что осталась жива, и что, по словам врачей, будешь жить.

– А что плохо?

– Ничего, все хорошо! – заверил он меня. – Теперь ты пойдешь на поправку… Сестра, сестричка, вызовите врача, она пришла в себя!

– Мне пора, – сказал он, когда все ушли, и мы остались наедине, – поезд, – тон его был оправдывающимся.

– Постой, – остановила я его, – у нас есть еще время?

Он посмотрел на часы.

– Немножко, полчасика.

– Ничего, нам хватит. Расскажи, как я оказалась здесь.

Он вздохнул, лицо его сделалось унылым.

– Все расскажи, пожалуйста, – я говорила с трудом, задыхаясь, но мне необходимо было услышать ответ. – Что со мной произошло? Мне это очень надо знать.

И он мне рассказал и о вечере, и о том, как меня нашли благодаря Бурану, который все лаял да лаял и тащил Вазимова за штанину к сараю. В этот момент я усмехнулась. Вот уж не ожидала такого подвига от нашей тупой дворняжки! Потом, оказывается, Таташев вызвал вертолет, и меня отправили в Сыктывкар, в госпиталь МВД. Семь суток провалялась я без сознания, будучи между жизнью и смертью, пока не пришла в себя в это солнечное утро.

Вазимов, закончив свой рассказ, сидел опустив голову, теребил узкими худыми пальцами фуражку, и мне казалось, что ему совсем не хочется уходить. Впервые между нами возникла объединяющая нас близость, и никто не мешал нам, наконец, попытаться объясниться.

– Спасибо, – прошептала я, положила ладонь на его руку и изо всех имеющихся у меня сил пожала ее. Мало у меня было сил, но все их вложила я в это пожатие. Он поднял голову, и вдруг я увидела, как горечь проступила в его светлых глазах.

– Линара! Моя Линара, – тихо сказал он, затем, взяв своими жесткими пальцами мои руки, поднес их к своим губам, и стал нежно целовать каждый мой палец.

Я молча наблюдала за ним. Ну что тут скажешь? Хороший мужик этот Вазимов и не заслуживал он такой жены, как я. А что я могу поделать с собой? Разойтись с ним и вернуться домой к маме, потому что все равно как бы не сблизились мы с ним, было бы не то. Я по-прежнему не любила Вазимова и понимала это, так же, как понимал он. «Наверное, так и сделаю», – решила я, осторожно вытягивая пальцы из рук Вазимова. Он не стал сопротивляться. Встал, пару раз как-то вбок покивав своей головой, прощаясь со мной, и ушел. А я подумала о том, что, возможно, он унес с собой много прекрасных, предназначенных только для меня слов, которые он так и не высказал мне, так же, впрочем, как и я не произнесла вслух те слова, которые так нужны были ему. Но я сочла, что не стоит обнадеживать его. Он уехал, а я осталась со своими невеселыми мыслями.

Продолжение

Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным.

В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» .

Редакция.