Литературный Башкортостан

Список номеров

ссылки

форум

Наши авторы

Приложение к журналу

Ко мне повадились посетители: из школы, супруги Арсеновы, Михайловы и другие.

А однажды появилась Таташева.

Она была в белом халате, держала в руке большой сверток с фруктами.

– Можно к тебе? – как-то робко, что было ей вовсе не свойственно, спросила она, просунув голову в приоткрытую дверь.

– Можно, – улыбнулась я. – А тебе идет белый халат. Классный из тебя врач вышел бы. Впрочем, и учительница ты неплохая. Мне об этом все зеки говорили.

– Кстати, тебе привет от них, особенно от Розенберга. Он тебе кое-что прислал.

Таташева вынула из свертка небольшую синюю коробочку и протянула ее мне. Помедлив, я открыла ее. На темно-синем бархате лежала маленькая брошь в форме синей розы с тоненьким золотым стебельком.

– Надо же, и как он это сделал? Где взял сапфиры и золото?

– Я ему их дала, – она помолчала, – не ОН, я дала.

Я дернулась и враждебно взглянула на нее.

– И зачем ты это сделала? Опять сводишь меня с ним?

Мне показалось, что глаза ее сверкнули, но она промолчала.

Потом она долго сидела, опустив голову и, сложив ладони, непроизвольно, сама не замечая того, играла своими красивыми пальцами.

– Линара, – заговорив, она тяжко вздохнула, – от судьбы не уйдешь. Я ни в чем перед тобой не виновата, сама знаешь это. Если бы ты не любила Таташева, а он тебя, ничего бы не было? Разве, не так?

Не скоро решилась я поднять голову и взглянуть на нее, но когда я встретилась с ее взглядом, меня поразило то, как оживились и ярко заблестели ее глаза.

– Не надо об этом, – угрюмо сказала я. – Теперь это никакой роли не играет, потому что для себя я уже все решила. Видеть я не могу ни его, ни, извини уж, тебя!

– Ты пожалеешь об этом, Линара, пожалеешь, потому что счастливой ты можешь быть только с ним, – хватая меня за руки, горячо заговорила она.

– Хорошо, тогда разведись с ним и отдай его мне! – воскликнула я, прерывая ее.

– Но это невозможно! – голос ее зазвучал жалобно.

– Ну, тогда, нам, пожалуй, и не о чем говорить, – мрачно заключила я.

Больше мы с ней не говорили о Таташеве, она посидела еще недолго и ушла.

Только когда она ушла, я вспомнила о броши. Мне хотелось и вернуть ее, и оставить себе. И долго в нерешительности я разглядывала это подлинное произведение искусства…

Еще Таташев шел по коридору, а я уже знала, что это именно он идет. Я навсегда запомнила, как он вошел. У него всегда была стройная военная выправка, но сегодня он держал спину особенно прямо, а голову высоко. Он вошел, не спрашивая разрешения, прошел через всю палату ко мне, снял фуражку и сел на стоявший рядом с кроватью стул.

– Это хорошо, что они послушались – у тебя отдельная палата, – были его первые слова.

– Н-да, не жалуюсь, – ответила я, села, прикрывшись одеялом, и внутренне подобралась. Наступали самые тяжелые минуты моей жизни. Во всяком случае, я считала, что это именно так.

– Как чувствуешь себя?

– Ничего, слава Аллаху.

– Злишься на меня? Признаю, что был неправ, но и ты была хороша! – вдруг прорвало его, и он вылез из своей шкуры невозмутимой бесстрастности.

Не зная, что ответить ему, я иронично хмыкнула, но он стерпел, только брови нахмурил.

– Ты сказала Розе, что не желаешь больше видеть меня?

– Да, – твердым голосом подтвердила я.

– А если я извинюсь и возьму всю ответственность за произошедшее с нами на себя и только на себя, ты вернешься ко мне?

Меня всю передернуло.

– А зачем тебе это? Ты же любишь свою жену, вот и довольствуйся тем, что у тебя есть! Вы что – оба сумасшедшие, что ли? И вообще, как все это понимать? Вы с Розой переговорили и решили развестись? Словом, ты предлагаешь мне руку и сердце! – Я и сама чувствовала злобность своего тона, но сдержаться не могла.

Таташев устало прикрыл глаза, наступила тягучая пауза. Я не торопила его.

– Да, – немного утомленным голосом наконец пронес он, – мы решили разойтись.

– Таташев, ты с ума сошел! – сказала я, хотя после последних слов его сердце мое невольно подпрыгнуло, а я вся задрожала от переполнявшего меня напряжения.

– Сошел, – подтвердил он и взглянул на меня одним из тех взглядов, какие имели на меня особое действие. – Ну и каков будет твой ответ?

Я молчала. Казалось мне, что слова его доносились откуда-то издалека и с трудом оседали в моем больном мозгу, и вдруг он, совсем в своем стиле, добавил что-то нежное на своем языке. Он тихо говорил и нагибался ко мне так близко, что я уже ощущала тепло его тела.

Не подумала я в эту минуту о том, что и фразы, и ласки его были неуместны. А все потому, что обиды мои на него сами собой куда-то начали отходить. Я видела лишь его глаза. В них появился безжалостный тяжелый блеск, и он переменился в лице. И я поняла, что погибла.

И хотя я еще немного колебалась, я все же вынуждена была отметить, что ему и спрашивать не надо было ни о чем, и извиняться передо мной тоже не надо было. За один этот или подобный ему взгляд или ласку я пешком по шпалам пошла бы за ним. Я слишком любила его, и он знал это. А потому я постаралась забыть о пережитом унижении, да и обо всех страданиях, которые этот человек принес мне. Словом, как только я выздоровела, он привез меня в Ёшму. Мы поселились в трехкомнатной квартире только что сданного двухэтажного кирпичного дома.

Казалось, нежности Таташева не было предела. Ни на одно мгновение я не сомневалась в его любви, таким был он страстным, ласковым и бесконечно покорным. Единственное, что меня угнетало, так это то, что опять рядом с нами постоянно вертелась Таташева. Она весело помогала переносить вещи, затем деловито расставляла их в нашей квартире, так что благодаря ей я чувствовала себя полной дурой. А что я должна была сделать? Постоянно чувствуя себя виноватой перед ней, я вынуждена была не только терпеть ее присутствие, но и изображать дружеское отношение, хотя я и сама толком не понимала, что я к ней чувствовала. Я так запуталась в наших взаимоотношениях, что когда Роза обнимала меня и начинала шептать на ухо что-то смешное, я громко смеялась. И все это происходило на виду у жителей поселка, которые, как и я, наверное, не знали, что и думать по поводу нашей странной связи.

Как и в прежние времена, Таташев привозил нас обеих в школу. Так прошло два месяца. По некоторым признакам показалось мне, что я забеременела, но ничего не сказав об этом Таташевым, в первый же свободный от занятий день я поехала в Микунь. Врач не подтвердила мое предположение. Потрепав мою лежавшую на столе руку, она сказала: «Ничего, вы женщина здоровая и у вас еще будут дети!» «Н-да, конечно», – промямлила я. А что мне оставалось делать? Невеселая, побрела я на станцию.

Потом долго сидела на холодном деревянном сидении, ожидая прибытия поезда, и читала кем-то оставленный, изрядно потрепанный номер «Огонька».

– Линара Акрамовна, вы что здесь делаете? – раздался отвлекший меня от только что начатого чтения веселый голос одного из наших отрядных.

– Странный вопрос, Томилин, жду поезда, – ответила я.

– А хотите домой скорей попасть?

– Спрашиваете? Естественно.

– Я договорился с машинистом товарного состава. Он согласен довезти меня до Ёшмы, ну не за так, конечно. Могу и о вас поговорить?

– Томилин, голубчик, – вскочила я, – поговорите, пожалуйста. Я заплачу ему.

– Сделаем, Линара Акрамовна, – заверил меня Томилин, и через полчаса я уже сидела в кабине машиниста. Товарный – не пассажирский, он едет быстрей. И вот я в Ёшме. Как я и предполагала, Таташева дома не было. Желая обрадовать его, я обзвонила всех, у кого, предположительно, он мог бы быть, но мне отвечали, что после обеда его никто не видел. С каждым таким ответом тупое равнодушие все сильнее охватывало меня, и я все чаще и чаще смотрела в сторону таташевского коттеджа. Окна его были темны, и их темнота завораживала меня и притягивала к себе так, что я, уже будучи не в силах сдерживаясь себя, что-то натянула и пошла к коттеджу.

Входная дверь была заперта. Я стояла, опираясь рукой на нее, уже твердо уверенная в том, что Таташев там. «С ума сойти, кому же он изменяет? Жене? Любовнице?» – мелькнула и исчезла так и не получившая своего развития мысль. Мне стало так смешно, что я едва не расхохоталась, но я приложила палец к губам и оглянулась. «Они за кого меня принимают? – бормотала я, – наверное, за молоденькую и влюбленную дурочку? Но нет, не с той связались!» Продолжая вслух шептаться сама с собой, я достала ключ, который предусмотрительно вытащила из кармана таташевской шинели и захватила с собой. «Сейчас я вам задам! – мстительно нахмурив брови, угрожала я неизвестно кому, и как можно бесшумнее поднялась на второй этаж: там была спальня Таташевых.

Я шла на цыпочках, изгибаясь так, что мне самой было любопытно наблюдать за своей тенью, вытянутой на всю стену и изгибающейся еще сильнее, чем я сама. Дойдя до двери спальни, я замерла. Она была приоткрыта и я, прислонившись спиной к стене, прислушалась. Чтобы не закричать, закрыв рот обеими руками, я слушала счастливые стоны влюбленной семейной парочки. Несколько минут я стояла, окаменев. Обдумывала создавшуюся ситуацию и одновременно пыталась собрать воедино мысли. Я поймала их, что называется, с поличным и не знала, как мне поступить. Ворваться в комнату и закатить истерику? Я представила себя стоящей в гордой позе, смотрящей взглядом судьи и вопрошающей с саркастической улыбкой: «Развлекаемся?» Нет, покачала я головой, боль моя от этого не уменьшиться. Терпеливо дождаться момента, когда эта парочка налюбится, а потом спокойным тоном уличать их во лжи? Но все это я уже проходила. Усталым и больным умом своим я вдруг поняла, что сама должна разорвать этот порочный круг, в который дала себя втянуть. До меня вдруг дошло, что Таташев тянул и тянул бы с разводом, пока я не поняла бы наконец, что этого никогда не произойдет.

Тяжело дыша, я прислонилась к стене!

Мне стало скучно, и я, решив не предаваться самобичеванию, ушла из особняка так же бесшумно, как вошла в него, дошла до своей квартиры, недолго посидела на диване, а потом, вдруг сорвавшись с места, стала лихорадочно кидать свои вещи в большую походную сумку. У меня было много времени. Микуньский поезд еще только через два часа подъедет к Ёшме. Так что Таташев мог спокойно любить собственную жену.

Глотая слезы, разрывая себе душу услышанным и увиденным, ненавидя весь свет и более всего себя, я плелась по шпалам, волоча за собой сумку. Не знаю, сколько я шла, но уже стемнело, когда где-то издалека позади меня раздался длинный гудок. Меня заметили.

– Эй, красавица, далеко собралась? – весело скалясь, крикнул свесившийся с поручней молоденький машинист, когда ведомый им товарняк, долго пыхтя, словно сердясь на машиниста за непредвиденную остановку, остановился за несколько метров до меня.

– Мне очень срочно нужно быть в Сыктывкаре. Видите ли, пришла телеграмма: моя мама заболела. Возьмите меня с собой. Я хорошо заплачу.

Молоденький машинист переглянулся со своим более старшим по возрасту напарником, и тот, пожав плечами, предложил: «Ну, что ж, давай лезь». И протянул мне свою руку.

Через несколько часов я уже была в Сыктывкаре, а там я пересела на московский поезд.

Было так тоскливо на душе, что я и дышать могла только всхлипами, но рыдать я себе не позволяла…

Струна души моей, на которой когда-то играл Таташев, с течением времени звучала все тише, а потом пришло время, когда она лишь вибрировала все слабее и слабее, а потом и вовсе замерла. Но в тот момент, когда я возвращалась домой, а поезд плавно укачивал меня, до этого было еще далеко, очень далеко.

Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным.

В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» .

Редакция.