|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
Мистика. Расуль Ягудин. Подкидыш с молнией в руке (продолжение романа «Полная луна»). Во имя Бога и Пророка. Иван Бунин. Глава III. Снизу. Рафик пошёл через пыльный холодный двор по тротуарчику вдоль стены, прячась за невысокими деревьями и цветами, высаженными после того, как на голом речном берегу скоропостижно возник самый подлый и ублюдочный в городе микрорайон Сипайлово, и сумевшими за более чем полвека разрастись так, чтобы за ними мог укрыться невысокий человек. Рафик старался остаться незамеченным, и это ему пока что удавалось – никто из таких же, как он сам, взрослых, его не заметил. Это было замечательно. Рафик с детских лет неприязненно относился к взрослым с их тупой и злобной агрессивностью и хамством, и это чувство у него сохранилось, как ни странно, и сейчас, к сорока годам, может, поэтому детская кличка “Рафик” пристала к нему на всю жизнь, его ровесники продолжали называть его так, подсознательно чувствуя, что он не один из них, а живёт в каком-то ином, не столь жестоком ритме, мда-а, подумал Рафик, похоже на инфантилизм в наихудшем, медицинском понимании этого слова. Он одним быстрым движением проскочил мимо чёрного распахнутого горла первого подъезда и вновь затерялся за невысокими рядами деревьёв и цветов, беззвучно скользя вдоль шершавой бетонной стены. Большинство окон сейчас, в разгар рабочего дня, непроницаемо и молча блестели неживой кожей стёкол, и лишь в одной кухне на первом этаже окно было открыто и оттуда слышался посудный звон на фоне непрерывного шипения каких-то то ли кастрюль, то ли сковородок, и Рафик машинально пригнулся чуть ниже, проскользив под железным подоконником так, чтобы голова не высовывалась выше оконного ребра, и ещё через пару метров перед ним раскрылся бездонный душный зев следующего подъезда. Он проскочил мимо него, ускорив, как и в прошлый раз, шаг, и, беззвучно скользя мимо приподъездной скамеечки, увидел на ней незнакомого пацана лет тринадцати, молча и сосредоточенно хлопающего мячиком об асфальт – теми особенными, скучно-равнодушными движениями взрослеющего ребёнка, который потихоньку уже перестаёт находить прежнее очарование в захватывающих футбольных баталиях за домом и во дворе. Незнакомый пацан посмотрел на него чуть сбоку и неожиданно кивнул головой, здороваясь, как со старым другом, таким же пацаном, как и сам. Рафик недоумённо замедлил шаг, ожидая продолжения, но пацан уже равнодушно отвернулся, продолжая ритмично хлопать мячиком, при каждом ударе поднимая слабым облачком тусклую серую пыль. Рафик невольно повёл плечами и напряг мыщцы корпуса – ему вдруг стало холодно, и беспокойство поселилось в нём неприятной остренькой иглой, - он нервно оглянулся, чтобы удостовериться, что больше никому не попался на глаза. Дневной двор был всё так же тих, прохладен и пустынен, но беспокойство не проходило – Рафик вдруг почувствовал себя словно голым под пристальным взглядом множества скрытых глаз и ощутил, что всё пошло как-то иначе, и теперь события будут разворачиваться своим собственным порядком, а это нехорошо – у него, Рафика, и так-то не очень большие шансы. Он ещё раз оглянулся вокруг с неожиданной мыслью всё бросить к чертям собачьим и зажить обычным прежним образом, не вмешиваясь более ни во что, но тут перед ним вырос чёрный провал следующего подъезда, дышащий тёплым смрадом своего мрачного нутра. Это был третий подъезд, и это означало, что Рафику сюда. Он вновь глянул вокруг перед тем, как скользнуть внутрь всё так же вдоль по стеночке, бесшумно и мелко переступая мягкими подошвами по бетонному полу, - двор был пуст, если не считать пацана с мячиком, и никто не наблюдал за Рафиком и не показывал на него пальцем, и Рафик, окунувшись, наконец, в промозглое, пропахшее сыростью и человеческими испражнениями подъездное нутро, почувствовал себя чуть увереннее. Он машинально и привычно прислушался, нет ли в оставшемся за его спиной дворе криков и гомона. Всё было тихо, и, значит, его никто не заметил, след после него оставался чист. Он стремительно, словно теплый августовский ветер, поднялся по ступенькам на первый этаж. Здесь он остановился и прислушался ещё раз. Всё было по-прежнему спокойно, и лестничная площадка между первым и вторым этажами – конечная цель его путешествия – уже была рядом и тихо жила прямо перед его глазами в замкнутом безмолвии грязных обшарпанных стен с рядами разломанных почтовых ящиков, составляющих вокруг площадки полукольцо. Рафик одним беззвучным броском преодолел оставшийся лестничный пролёт и остановился посередине бетонного квадрата. Это было где-то здесь. Впервые за всё время это произошло в подъезде жилого, не заброшенного дома, и произошло где-то здесь – так ему нарочитым, поддельным басом сказал уже знакомый голос по телефону. Рафик сосредоточенно оглянулся вокруг, скользя цепким, ничего не упускающим взглядом по полу и стенам вокруг себя. На первый взгляд здесь не осталось никаких следов, но Рафик тут же вспомнил, что во всех предыдущих случаях, на первый взгляд, тоже не было никаких следов. Он сделал осторожный шаг чуть правее и нашёл это сразу, как будто это осветила яркая лампа, внезапно вспыхнувшая в непроницаемой темноте, до сих пор мешавшей разглядеть то, что при свете не разглядеть невозможно. Рафик проскользил туда неслышной тенью и опустился на корточки, почему-то осторожно дыша, как бы боясь сдуть в пространство чёрные засохшие капли. Капли были на стене и на полу и были похожи то ли на засохшую тёмную краску, то ли на засохшую грязь, и по этой причине не привлекали к себе ни малейшего внимания, как не привлекала внимания обыденно сохшая за трубой мусоропровода кучка человеческого дерьма. Рафик осторожно скользнул по одной из капель мизинцем. Капля была чуть выпуклой и вытянутой по стене вниз, словно она стекала по ней, пока загустевшая консистенция не остановила её движение к земле, и имела гладкую поверхность, смутно отражающую вытянутым бликом дневной свет. Капля стопроцентно выглядела так, как и должна выглядеть засохшая на стене капля человеческой крови. Капля детской человеческой крови. Дом вокруг Рафика жил обычной молчаливой жизнью, никто не хлопал дверями и не разражался душераздирающими рыданиями, и не были слышны сирены мусорских тарантаек, и Рафик подумал, что ребёнок, наверное, в тот момент даже не успел закричать и не привлёк ничьего внимания, так что о его гибели до тех пор, пока не хватятся папа-мама, никто не узнает. В настоящий момент о произошедшем знает только он, Рафик... Нет, не так, - о гибели очередного ребёнка знают лишь двое: сам Рафик и тот неведомый информатор с искусственным басом, который сообщил ему основной факт. Нет, опять не так, - об этом знают трое. Включая того, кто это совершил. Рафик проскользил взглядом по тонкому следу чёрных кровавых точек на стене и полу. Их сухая неподвижная россыпь была почти не заметна среди подъездной пыли и грязи стандартной девятиэтажки древних перестроечных времён, и Рафику пришлось напрячь зрение и склонится пониже, вытягиваясь лицом к полу, словно ищейке, вынюхивающей след. На том месте, где на ребёнка кто-то прыгнул со спины… а, может, не со спины,… россыпь кровяных следов была гуще, здесь капельки засохшей крови покрывали пол и стены часто и мелко, двумя неправильными, соединёнными тонкой перемычкой окружностями, словно веснушки детское лицо. Дальше кровавый след вытягивался и истончался в редкие брызги, составляющие какую-то страшную нечеловеческую тропу – тропу, проложенную и отмеченную только кровью и больше ничем и пересекающую лестничную клетку по косой линии не через самую середину, а чуть ближе к вонючему, засранному углу. Рафик нагнулся пониже и повнимательнее всмотрелся в поверхность убогого каменного пола среди чёрных кровавых брызг. Обычные мелкие кусочки обычного лестничного мусора оставались лежать на полу в неприкосновенности. Вот здесь неподвижно лежит мёртвый окурок, здесь – спичка с обгоревшим концом. Дальше лежала ещё спичка, и ещё дальше – разорванный целлофан. Опять окурок. Обрывки разорванного письма. Так, подумал Рафик, здесь никто никого прямо по полу не волочил, иначе бы все эти кусочки мусора были сметены, и след волочения человеческого тела был бы заметен, как на свежевыпавшем снегу. Значит, нападавший нёс свою жертву над землёй, подняв её в воздух. Для такого дела годится только человек – только человек может поднять на руки и уволочь в темноту истекающего кровью или, возможно, мёртвого ребёнка, не оставив на полу никаких следов, кроме детской крови, разбрызгавшейся там и сям на всём пути, крови, которую этот неизвестный человек не смог удержать от падения вниз – интересно, а как он мог бы это сделать – сразу же засунуть, что ли, ребенка в целый целлофановый пакет? Вполне возможно для достаточно сильного человека… если это был человек. Кажется, Рафик слегка поторопился, сразу и безаппеляционно решив, что всё произошедшее – непременно дело человеческих рук. Хотя, правда, конечно, ребёнок не был волочён по земле, как это сделал бы не очень крупный зверь. А если зверь был очень крупный? Ведь носят же, например, кошки пойманных мышей прямо в клыках без всякого волочения по почве. Хммммда-а-а-а, это каких же размеров должен быть зверь, чтобы унести в клыках ребёнка, достаточно большого для того, чтобы его отпускали погулять на улицу одного, без взрослых?, медведь, что ли? или тигр какой-нибудь северный, например, уссурийский, теоретически способный выжить в суровом башкирском климате? Так, интересно, думал Рафик, а кто ещё из живых существ мог бы унести ребёнка по воздуху? Птицы отпадают – не через окно же его уволокли – вон оно, окно, целенькое, с грязными непроницаемыми стёклами. Слоны и динозавры тоже, первые сюда бы просто не пролезли, а вторых на земле попросту нет, да и они бы тоже сюда не пролезли, разве что разрушив стену, но тогда была бы разрушена стена, логично, Ватсон? Кто ещё – горилла, по Эдгару По? На хрен, откуда посреди Республики Башкортостан может оказаться горилла?, да тут её даже в зоопарке или в цирке не было ни разу на памяти Рафика, так что ей даже неоткуда было бы убежать, чтобы убить и похитить ребёнка. Остаётся самое реальное и логически объяснимое – это сделал человек. Однозначно, подумал Рафик и почему-то снова представил себе гориллу. Огромную, невероятную гориллу с чудовищными мускулами и густой шерстью, покрывающей её почему-то чернильно синюю кожу от рогов до самого хвоста и небольших для такой туши раздвоенных копыт на задних лапах. На хрен, подумал Рафик, разве у горилл бывают рога и хвосты, а тем более копыта? Остап Ибрагимыч, ну когда же мы будем делить наши деньги? Образ рогатой и хвостатой парнокопытной гориллы вновь мелькнул в воображении Рафика и исчез, царапнув по сердцу и оставив в нём саднящую боль. Он наклонился зачем-то ещё ниже и двинулся по следу, чуть шурша по бетону мягкой поверхностью рифлёных подошв. След кончился там, где крови было больше всего, - здесь было забрызгано всё: кровь мелкими и не очень мелкими полушариками покрывала пол и стены, и трубу мусоропровода, выкрашенную в привычный ядовито-зелёный цвет. И даже на внутренней поверхности распахнутого люка, куда Рафик наклонился, преодолевая отвращение и перестав дышать, осталась мелкая кровяная сыпь. След, как ни странно, кончался именно здесь – Рафик специально повертел вокруг головой и затем для очистки совести даже обошёл по кругу всю площадку, всё так же низко, как ищейка, склоняя к полу вытянутый и уже почти шевелящийся нос – след не продолжался никуда, он прекращался возле мусоропроводной трубы. “Нет смысла, - подумал он, - всё, как обычно: оборванный след. Наверное, во всех случаях кровотечение попросту остановилось естественным порядком, и поэтому уже не оставалось ничего, отмечающего чужой путь”. Эта мысль в очередной раз не принесла ему удовлетворения, словно было в ней что-то неживое, искусственное, что-то не то. Естественная остановка кровотечения, хм-м-м-да, подходящая отмазка для какого-нибудь тупого мусора, больше всего на свете мечтающего получать кучу денег и не делать никогда и ничего. Рафика эта всё объясняющая версия с остановкой кровотечения раздражала и нервировала. Он придумал её ещё в первом случае, когда впервые обследовал место похожего происшествия – тогда он узнал обо всём случайно, по крикам сбегавшихся к месту людей, где их едва сдерживало оцепление мусоров. Рыдающая мама с детским бантиком в руке. В узле бантика был клок вырванных с мясом и кровью волос, и на том месте преступления крови было побольше – кто-то сработал более грубо, чем сейчас, именно поэтому Рафик, потом придя туда ещё раз, когда уже все разошлись, сумел легко обнаружить след детской крови и пройти по нему до точки исчезновения, а в следующие разы он уже знал, что искать. Совсем как здесь. Он обошёл лестничную площадку по кругу снова и зачем-то опять заглянул в вываленный чёрный язык открытого мусоропроводного люка. Чёрные капли на чёрном фоне были почти не заметны, и Рафик разглядел их лишь потому, что искал специально – чёрные капли, засохшие в округлые, чуть выпуклые пятнышки на грязной поверхности, измазанной гнилью и заплесневелыми остатками пищи. Но если остановка кровотечения здесь ни при чём, то куда же, на хрен, исчезает кровавый след?, подумал он. Кровь-то ведь, вообще-то говоря, не останавливается мгновенно – как там говорила Рафику в детстве врачиха, когда он страдал малокровием и носовыми кровотечениями – что нормальная сворачиваемость составляет минуты три? Ни один убийца: ни зверь, ни человек не потратит три минуты на то, чтобы пройти четыре шага – а след крови везде имел приблизительно такую протяжённость – не говоря уж о том, что около трёх минут – это время сворачиваемости крови, а не полной остановки кровотечения, бывают кровотечения из крупных сосудов, которые сами по себе, без медицинского вмешательства, не останавливаются вообще до полной потери организмом крови. Ладно, подумал Рафик, а может, это как раз такой случай? – кровь в детском тельце кончилась и потому перестала течь – вот след и прервался… Ага, чуть не засмеялся Рафик про себя, ну и где же она, эта самая вся вытекшая из ребёнка кровь?, вот эти, что ли, несколько капель на стенах и на полу?, да у любого мышонка крови в тельце наберётся побольше… Первое смутное понимание произошедшего было неожиданным и оглушающим, словно внезапная вспышка боли. Кровь, подумал Рафик, вдруг ощутив, как ледяной мрак ужаса разливается по его внутренностям, куда, на хрен, подевалась кровь, её, что, кто-то выпил? И тут же обрушившееся на него чувство облегчения вновь обожгло его вспышкой боли – конечно, нет, маньяки-кровопийцы до крови жадны, маньяк не допустил бы, чтобы вожделенная жидкость в таком количестве разбрызгалась по всем углам – да и к тому же это совершенно не объясняет, почему так внезапно на пустом месте обрывается кровавый след – тело-то должно было остаться, даже если бы из него выпили всю кровь. Должно было остаться хоть что-нибудь: хоть косточки, если бы это всё – случаи людоедства, хоть кусочки плоти, если имела место расчленёнка, должно было остаться хоть что-нибудь, и почему, чёрт побери, всё-таки так резко обрывается кровавый след?, этого-то не объяснишь ни вампиризмом, ни людоедством, ни расчленёнкой, почему след обрывается на фактически ровном месте? – на хрен, ни маньяк-кровосос, ни людоед, ни насильник не потащили бы истекающего кровью ребёнка в эту долбаную нору мусоропровода, как минимум, потому, что взрослый человек с ношей в руках в неё не пролезет, а если бы он сбросил туда труп, его бы уже нашли мусорщики, по десятку раз в день заходящие в камеру мусороприёмника просто чтобы поддать. Рафик дёрнул крышку мусоропровода вверх, закрыв люк, по наитию, ещё ничего не осознав и не понимая, зачем он это делает, и лишь взглянув зачем-то на её внешнюю поверхность крышки люка, понял, зачем. Внешняя, тоже выкрашенная ядовито-зелёным цветом часть была тоже забрызгана кровью. Тоже! Господи Боже мой, подумал Рафик, и ему захотелось плакать. Кровь на крышке – значит, крышка не просто маячила в открытом виде постоянно, она была закрыта, когда к ней подошли с истекающим кровью ребёнком в руках, и она осталась открытой уже после того, как её открыли, потому что и на внутренней части крышки тоже была кровь. Некто, державший кровоточащее тело на руках, подошёл к мусоропроводу и открыл его крышку, забрызгав её кровью и снаружи и снутри. Господи Боже мой, снова подумал Рафик. Он чувствовал себя совершенно старым, беспомошным и больным, когда склонился над зловонным зевом люка и начал протискиваться туда головой вниз. Когда его голова оказалась почти внутри, он заслонил своим телом серый свет, проникающий в подъезд через грязные оконца под самым потолком, и стало совершенно невозможно что-либо разглядеть, и Рафик, подчиняясь секундному раздражению, едва не выругался вслух прямо в гулкую глубину вонючей трубы, обвевающей его лицо каким-то тёплым и сырым ветром, ровным потоком дующим изнутри снизу вверх. Гром ударившего о бетонный пол мячика здесь, в пустоте и безлюдности подъезда, был настолько оглушающим, будучи даже слегка скрыт стенками мусоропровода, что Рафик непроизвольно и судорожно дёрнулся вверх и треснулся головой о пластмассовое ребро люка. Ему опять дико захотелось материться ещё до того, как он начал выдираться из зловонной норы обратно, и когда ему в глаза наконец-то брызнул серый заоконный свет, это желание лишь усилилось. Давешний пацан, тот, что хлопал мячиком об асфальт во дворе, теперь стоял здесь у самой лестницы, небрежно удерживая мячик на правой ладони, обращённой вверх. Пацан пристально посмотрел Рафику в глаза и неожиданно отпустил мячик, позволив ему вновь удариться об пол, и вновь подхватил его, когда он вылетел, самортизировав, обратно ему в руки – на сей раз гром от удара был намного сильнее, чем когда Рафик находился в трубе, и этот гром эхом метнулся по лестнице вверх. - Ты чё тут!!! – в бешенстве заорал Рафик, с удивлением чувствуя, что весь мелко дрожит, покрываясь липким обильным потом, как от какого-то необъяснимого громадного облегчения, словно человек, только что чудом избежавший внезапной гибели. - А ну, пошёл отсюда, на хрен, иди-ка уроки делай!!! Пацан терпеливо выслушал крик души Рафика, не отрывая от него глаз, и, дождавшись окончания, хлопнул мячиком об пол снова. - Иди отсюда, я сказал!!! – снова заорал Рафик и увидел, что пацан явно вознамерился так же терпеливо выслушать его опять. Ещё один пацан появился с лестницы совершенно бесшумно и неожиданно, и он был ниже этого долбанного любителя здоровой игры в мяч на целую голову, и теперь они вдвоём стояли рядом и одинаково внимательно смотрели Рафику в глаза. Затем первый пацан опять стукнул мячиком по полу. - Идите, идите отсюда! – уже несколько тише, вдруг почуяв что-то неладное и однозначно неприятное, начал Рафик. – Здесь детям ни к чему ошиваться, пойдите, вон, поиграйте в мячик во дворе, это полезно для здоро… - Почему бы тебе, - прервал его пацан с мячиком и сделал паузу, давая Рафику возможность заткнуться и начать его слушать, - почему бы тебе не взять фонарик, дедок? – Он замолчал и сновал ударил мячиком об пол. “Это я, что ли, дедок? – яростно подумал Рафик. – Да мне ещё нет сорока, вот шантрапа уличная, никакого житья нет от всяких хулиганов.” – и снова заорал вслух: - Тут кто дедок, на хрен?, да я моложе любого из вас… - и тут же прикусил язык, вдруг поняв, что сморозил глупость. Они даже не улыбнулись. Первый пацан гулко хлопнул мячиком об пол снова и повторил свой вопрос, уже успевший стать в этом дурацком разговоре коронным: - Почему бы тебе не взять фонарик, молодой человек? - На хрена мне фонарик? – уже остывая и чувствуя некоторое смущение из-за того, что показал себя стареньким дурачком, пробурчал Рафик и поморщился, как от зубной боли, когда мяч снова с эхом, метнувшимся по всему подъезду, ударился об пол. Пацан стукнул мячиком ещё пару раз и затем терпеливо объяснил: - Там темно, без фонарика не видно. – Тут он замолчал с видом человека, который дал всем на свете исчерпывающие объяснения по поводу всего на свете, что могло потребовать объяснений. - Где “там”? – с искренним раздражением, просто чтобы хоть что-нибудь сказать, буркнул Рафик, он уже всё понял, и от этого понимания у него снова стало холодно на душе. Пацан неостановимо и ритмично, через равные, не очень короткие промежутки захлопал мячиком об пол и не стал отвечать на вопрос. Рафик помолчал. - Ладно. – решил согласиться он, чтобы отвязаться, и тут же подумал, что, может, от этих малолетних придурков удастся откупиться. – Вот, возьми деньги и сбегай за фонариком. Пацан даже не посмотрел на деньги. Он с задумчивым видом стукнул мячиком об пол ещё раз, подхватил его, когда тот вновь подлетел кверху, и лёгким привычным движением перекинул его с правой на левую ладонь. Ещё несколько мгновений он стоял совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой, как-то странно поджав губы и словно заострившись лицом, и неожиданно глубокая, какая-то взрослая вертикальная морщинка прочертилась у него между жидких детских бровей. Потом он повернул голову и бросил короткий взгляд на пацана пониже ростом, который на протяжении всего разговора совершенно безмолвно, как столб, маячил за его спиной. Первый пацан снова повернулся лицом к Рафику и внезапным молниеносным движением метнулся освободившейся правой рукой куда-то к себе за спину, и на какой-то кошмарный миг Рафику почудилось, что ребёнок сейчас выдернет из-за спины какой-нибудь противоестественно громадных размеров нож или пистолет, и когда мальчишеская рука появилась из-за спины с чем-то цилиндрическим, сверкающим белым металлом корпуса, он едва не шарахнулся в сторону сквозь серый подъездный полумрак, но тут же понял, что это всего лишь фонарик и усилием воли удержался на месте, стиснув зубы и на мгновение сжавшись всем телом. - Ну вот и полезай. – холодно посоветовал он пацану. - Конечно, полезу. – не менее холодно ответил пацан и, не глядя, перебросил мяч второму, всё так же безмолвно стоящему у него за спиной. Он двинулся к люку мусоропровода, на ходу быстро рассмотрев и включив фонарик, и бледный в свете дня луч заметался по грязным стенам, выхватывая один кусок ядовито зелёной краски за другим. Он уже склонился над чёрной бездонной дырой, исторгающей всё тот же тёплый вонючий ветер из своего нутра, когда Рафик шагнул следом и, ухватив пацана за нагретый телом шиворот дурацкой, несоразмерно широкой футболки, осторожно, чтобы не порвать тонкую ткань, потянул его назад. Пацан даже не шелохнулся, продолжая склоняться над дырой, и лишь повернул голову почти на сто восемьдесят градусов, словно птица, и снова взглянул Рафику в глаза. - Ты бы не мешал, дядечка. – небрежно предупредил он его. И Рафик вдруг понял, что они становятся друзьями прямо в этот миг, когда каждый из них решился рисковать самостоятельно и не позволять идти на риск другому. - Я первый сюда подошёл. – напомнил он пацану. – Не все сразу, ребятишки, очередь, соблюдайте, пожалуйста, очередь. - Ты прямо, как Манька позавчера, она тоже, когда её трахали по кругу, всё говорила, чтобы пацаны соблюдали очередь, а не лезли ей членами во все дыры одновременно. – констатировал пацан, но от люка отошёл, видимо, признав правоту Рафика – в конце концов, тот действительно подошёл сюда первым. - И воздержись, пожалуйста, от пошлостей, а то мне придётся серьёзно поговорить с твоим классным руководителем. – сухо прокомментировал его демарш Рафик и забрал у него фонарик. Он шагнул мимо пацана к люку и снова, в очередной раз, нагнулся, начиная засовывать голову в чёрный зев. Тёплый ветер, летящий снизу, вновь мягкой влажной ладонью нажал на его лицо и потёк мимо щек и ушей, обволакивая и обвевая голову едким запахом нечистот, от которого у Рафика опять возникло ощущение, что этот ветер налипает на его кожу тонкой плёнкой какой-то мокрой мерзости. - Ты только не загнись там. – неожиданно послышался сзади мальчишеской голос, и мячик снова грохнул, ударившись о бетонный пол, но здесь, в глубине дыры, звук, смягчённый стенами и ветром, прозвучал глуше. – А то, если ты загнёшься, уже некому станет всё узнать и найти дорогу, среди всех остальных расследователей нет никого, кто к этому моменту раскопал бы так много, да они, козлы, особо и не старались. - Найти дорогу куда? – зачем-то спросил Рафик, неловко, локтем вперёд, протискивая в люк вдоль туловища ещё и руку с фонариком, и его голос как-то странно, как в неровном пьяном сне, отозвался в трубе меж загаженных чёрных стен. Протиснуть руку прямо так не удалось, и он вылез из люка обратно, и, сердито взглянув на пацанов, полез туда снова, уже рукой с фонариком вперёд. - К ним, - словно издалека донёсся до него голос, - к тем, кто убивает детей. - К ним? – переспросил Рафик. – Их, что, много? - Много. – твёрдо ответил пацан, и Рафик почувствовал, как он подошёл к нему вплотную сбоку и, опёршись ладошкой на его плечо и тоже пытаясь заглянуть внутрь, наклонился над щелью, оставшейся между ребром люка и телом Рафика – теперь, когда он стоял вплотную, его голос был слышен лучше, и он уже не метался гулким эхом по всему подъезду. – Их много, потому что они убивают детей одновременно в самых разных местах. - Ты, что, ведёшь статистику? – недовольно начал Рафик, он хотел высказать ему вслух всё, что он думает о детях, которые самовольно занимаются опасным расследованием вместо того, чтобы ходить в школу и играть с мячиком во дворе – оно, конечно, его нотация не произвела бы на современных детей никакого впечатления, но, по крайней мере, разговаривая пусть даже с тронутыми пацанами, он вроде как бы не оставался совершенно один в этой жуткой дыре, вызывающей у него ощущение того, что она нигде не кончалась, а так и продолжалась в бездонной непроницаемой темноте какого-то непривычного, чужого, чёрного, как антрацит, потустороннего космоса, не освещённого даже игольчатым светом звёзд. Но Рафик не прочитал им свою нотацию, потому что внезапный спазм в горле заставил его замолчать. Он на мгновение замер, напряжённо вглядываясь в то, что только что осветил косо вытянутый на уходящей вниз стене луч фонарика, и затем напряжённо завозился, протискиваясь ещё глубже внутрь – теперь он умудрился влезть туда почти до середины корпуса, и верхняя часть его туловища висела совершенно вертикально вниз головой. Он напряг глазные мышцы до ощущения рези в уголках глаз и как можно пристальнее вгляделся в центр жёлтого светового овала на изогнутой стене. Кровавый след продолжался и здесь. Он видел кровь на стенах так отчётливо, как будто она полыхала на стенах алым пламенем детского ужаса, и он подумал, что ему было совсем ни к чему возиться с фонариком – этот страшный, горящий, тошнотворный след крови он разглядел бы и в темноте, не мог бы не разглядеть, он уже словно всем телом чувствовал исходящий от неё сдавливающий сердце отчаянием и ужасом ледяной жар. След крови продолжался по всей длине, которую мог покрыть луч фонарика, и терялся в непроницаемой бездне, всё такими же неровно разбросанными по стенам и теперь легко различимыми пылающими каплями уходя во мглу. - Чё там? – неожиданно спросил рядом с ним детский голос, и теперь голос был сух и напряжённ. - Обожди. – недружелюбно ответил Рафик прямо в едко пахнущую пустоту перед собой и опять завозился, приближая глаза к пластмассовой липкой стене возле лица почти впритык – там, среди капель крови было что-то ещё. Он пригляделся и ощутил, как влажный ледяной кокон ужаса обернул его мягким удушающим одеялом и стиснул всё его тело от макушки до пят, парализуя мышцы и не давая вдохнуть. Стена была продольно прочерчена тонкими глубокими бороздами – настолько тонкими и глубокими, что сейчас, не имея под рукой зонда, невозможно было определить их глубину – борозды шли параллельно друг другу и тоже уходили вниз, во мглу. Местами борозд было три, кое-где их становилось четыре, и они шли везде на одинаковом расстоянии друг от друга и нигде не расходились по сторонам. Рафик тяжело, настолько тяжело, что чуть не оглох в тесноте трубы от скрипа своих шейных позвонков, повернул голову и со страшной неохотой направил луч фонарика на противоположную сторону замкнутой в сплошной круг внутренней стены. Не надо было мне этого делать, подумал он и осветил эту стену в упор, я совсем не хочу видеть и знать то, что сейчас увижу и узнаю. На противоположной стороне борозды были тоже, и они тоже параллельно спускались по чёрному пластику вниз, пока не терялись в темноте, и тоже везде шли рядом и нигде не расходились по сторонам. Господи, подумал Рафик, я совсем не хочу всего этого знать, мне совсем ни к чему быть в курсе, что здесь, по мусоропроводу вниз спускался некто, скользивший расставленными конечностями по противоположным сторонам стены и отметивший свой путь непрерывными и прямыми следами острых тонких когтей на этих самых долбанных противоположных сторонах замкнутой, словно в каком-то странном круглом и бесконечном склепе, внутренней стены, мне совсем ни к чему знать, что туда, в зловонную бездну и мглу спускался некий нечеловек - возможно, зверь, а, возможно, и нет, достаточно узкий и гибкий, чтобы пролезть в эту адскую трубу и при этом достаточно сильный и опасный, чтобы убить и уволочь вместе с собой ребёнка… Рафик сплюнул в темноту перед собой и начал вылезать из трубы. А, собственно, почему я эту долбанную вонючую дырку воспринимаю как бездну?, вдруг подумал он, это уже просто мистика какая-то или заурядное самовнушение от отчаяния и страха, - тут нет никакой бездны, это обычный дерьмовый мусоропровод, и он кончается кучей гнилого мусора, как любой другой отстойник для всякого дерьма. Именно с такой мыслью он и предстал перед детьми, весь перемазанный мерзостью и пропахший гнилью. Однако пацаны не обратили ни на грязь, ни на запах никакого внимания. Они некоторое время стояли молча, внимательно глядя Раифку в глаза, а затем неожиданно подал голос пацан пониже, до этого не проронивший за всё время ни слова: - Что там с вами случилось? – спросил он, голос у него оказался мягким, с теми особенными вежливыми и выверенными интонациями, какие бывают только у детей из чистеньких, глубоко интеллигентных семей – семей интеллигентов в хрен знает каком поколении. – На вас же буквально нет лица. Рафик ничего не ответил и вручил фонарик хозяину. - Спасибо за орудие труда. – сказал он. – И за моральную поддержку тоже спасибо, дальше уж я как-нибудь сам справлюсь, а вы идите играйте. Кстати, если вам когда-нибудь понадобится помощь от меня, смело обращайтесь, я теперь у вас в долгу и постараюсь в любом вопросе помочь всем, чем возможно. Пацан повыше ростом с обычным выражением бесконечного терпения и скуки на лице, чуть ли не зевая, выслушал его речь, по своему обыкновению ни разу его не прервав, и лениво повернул голову в сторону приятеля. - Ты только глянь, Эрнестик, какой мечтатель и фантазёр нам попался. – усмехнулся он. Эрнестик кивнул головой и подтвердил своё согласие вслух: - Просто удивительный мечтатель и фантазёр: при некоторой художественной гиперболизации мы, пожалуй, можем смело назвать его даже совершенно беспочвенным и непрактичным мечтателем и фантазёром, всецело неадекватно характеризующим материальную, духовную и нравственную субстанции окружающего мира. Рафик, буквально потеряв дар речи, какое-то время смотрел свирепым взглядом на его безмятежное детское лицо, сохраняющее самое культурное и вежливое выражение, какое только и полагается сохранять воспитанному мальчику из приличной семьи при разговоре со взрослыми, особенно малознакомыми. Затем он раскрыл рот и в очередной раз вознамерился высказаться от всей души, и пацаны это явно поняли, сразу состряпав теперь уже любознательные, внимательные и ожидающие выражения лиц. - Что такое “гиперболизация”? – неожиданно для себя спросил Эрнестика Рафик и с мрачным видом двинулся по лестнице вниз. Первый пацан опять хлопнул мячиком об пол и вместе с товарищем преспокойно зашагал вслед за ним. - Гиперболизация – суть некоторое художественное преувеличение, допустимое как средство изображения в преимущественно литературных произведениях с целью более ёмкой и выразительной характеристики образа в русле авторской сверхзадачи. – туманно и совершенно непонятно объяснил Рафику Эрнестик. – Удачных примеров гиперболизации образов в истории литературы сохранилось достаточно много, среди которых известны, к примеру, литературные опыты Франсуа Рабле, Джонатана Свифта, Михаила Салтыкова-Щедрина, Владимира Маяковского, да, впрочем, по моему личному мнению, средства художественной гиперболизации обязательно в той или иной мере использовали в своём творчестве все писатели – без этого, я полагаю, литературное творчество невозможно в принципе. Но при всём этом наиболее заметные, широко известные и яркие гиперболизированные образы являются плодом коллективного тысячелетнего творчества самых различных этносов, оставивших нам совершенно удивительные, хотя и совершенно неправдоподобные персонажи своих песен, сказок, мифов и легенд – причём, я не случайно подчёркиваю неправдоподобность фольклорных образов, они в буквальном смысле слова просто не лезут ни в какие ворота, их противоестественность и ирреалность настолько чудовищны, что это попросту невозможно выразить словами – вот взять, к примеру, такой весьма известный персонаж башкирского национального фольклора, которого называют “аждаха” (Рафик почувствовал, как у него дёрнулась спина, в которую смотрели идущие за ним следом дети), причём, хочу подчеркнуть, что достаточно долгое время образ аждахи был более-менее традиционен, как и похожие персонажи в народном творчестве других этносов – аждаха упоминалась то как дракон, то как крылатый змей – ничего особенного, правда?, такого рода злобные существа созданы народным воображением по всему миру, - но вот около сорока лет назад учёными-мифологистами было зарегистрировано внезапное, резкое и совершенно необъяснимое изменение в башкирской мифологии трактовки образа аждахи, теперь утверждается, что аждаха – это, вообще-то говоря, огромный могильный червь, настолько огромный, что именно он когда-то неосторожным движением своего тела в земных недрах создал весь хребет Уральских гор, попросту выдавив вверх земную твердь на себе, и таким образом якобы удалось установить, что физические размеры аждахи полностью соответствуют размерам Уральских гор, и теперь, дескать, если аждаха выйдет на землю из какого-то особого, запечатанного Божественным провидением сосуда, то она, как и полагается могильному червю запросто пожрёт и тела, и души всех людей на земле, что, учитывая её мифические размеры, вроде как бы вполне выполнимо и даже легко, и заселит землю вместо них демонами и ведьмами из преисподней, жуть, да?, что только людям в голову ни придёт, это ж надо было додуматься до такого кошмара, хи-хи-хи-хи! – Эрнестик с нестерпимой фальшивостью старательно засмеялся поддельным, леденящим, как вопль ночной гиены, смехом. Рафик помолчал, чувствуя, как тонкие струйки пота стекают у него по спине. “Что означает это упоминание об аждахе – случайное совпадение, или же эти долбанные хитрожопые дети дают понять, что что-то знают?” – подумал он. Вслух же он сказал: - Хммммдааааа, интересно, конечно же. – И сам удивившись тому, насколько глупо это прозвучало, обогнул стену приподъездной коробки и подошёл к двери мусоропровода, из которой вечно пьяные мусорщики ежеутренне выскребали всё дерьмо. На двери висел замок, и он имел внушительные размеры. Рафик брезгливо, что было совершенно ни с чем не сообразно после того, как он всей головой только что залезал в мусоропроводную дырку, потрогал холодный металл замка мизинцем и, подперев подбородок кулаком, застыл у двери с видом человека, которому есть над чем подумать. Он не успел подумать ни о чём, потому что пацан с мячиком вдруг неслышно скользнул мимо него, уже не имея в руках никакого мячика, но зато имея в руках внушительных размеров древний лом, и Рафику на мгновение пришла в голову оглушающая мысль, что это мячик превратился в ломик, но он тут же подумал, что тогда ломик был бы резиновым и полым – надутым воздухом, словно презерватив в компании балующихся детей, и это соображение почему-то заставило его облегчённо вздохнуть – слава Богу, подумал он, нет никакой мистики, и мячик не превратился в ломик – оставалось, правда, непонятным, откуда же тогда, на хрен, взялся ломик, и куда, на хрен, подевался мячик, но Рафик успел решить, что это вопрос мелкий и сугубо технический, а также риторический и не имеющий принципиального значения в свете современных требований, он успел это решить за мгновение до того, как пацан спокойным и точным движением всунул кончик ломика в дужку замка, и тут же, опять словно по волшебству, рядом с ним оказался Эрнестик, и они вдвоём крепко взялись за его противоположный конец и повисли на нём мягкой эллипсоидной человеческой грудкой, смутно напоминающей виноградную гроздь. - Эй-эй! – завопил Рафик. - Вы что делаете, обормо… - но тут замок прекратил своё существование с коротким и жалобным металлическим вскриком, и Рафик решил, что теперь завершать фразу необязательно. – Идиоты. – лишь пробурчал он и подошёл к двери поближе. Как бы то ни было, а проблема с проникновением внутрь решилась как бы сама собой неожиданным и волшебным образом, и он почувствовал некоторое облегчение в душе оттого, что ему не пришлось ломать голову над тем, как всё это проделать. Пацан, имени которого он до сих пор не знал, теперь оказался вплотную к нему, и он поднял голову и заглянул Рафику в глаза снизу вверх, небрежно удерживая лом в одной руке. - Ты что, до сих пор ничего не понял, дядечка? – с неожиданным недетским гневом и яростной энергией спросил он. – Это война. Мы на войне и дерёмся с врагами, которые нас убивают. А ты-то чё сюда пришёл, в мячик поиграться, что ли? Рафик промолчал и невольно отвёл в сторону взгляд, вдруг почувствовав, что не может смотреть этому мальчику прямо в глаза. Тот, наконец, отвернулся, сдёрнул с петель обломки замка и, отшвырнул их в сторону, одним резким движением дёрнул за ручку двери. Он вошёл внутрь первым и как-то сразу словно погрузился в душную тяжёлую мглу, исчезнув в ней, как в вязкой и податливой битумной жидкости, мгновенно поглотившей его без всплеска и концентрических кругов, как аккуратно уложенный, а не брошенный, камень, и тут же вслед за ним в непроницаемую вонючую черноту перед собой скользнул и Эрнестик, тоже мгновенно исчезнув, как канув в одним хлопком затопившей его белую тонкую спину бездну. Рафик вздрогнул, как от мгновенного приступа озноба, и шагнул вслед за ним в чернильную темноту. Внешние звуки и свет, шум улицы, далёкий рёв машин и далёкие голоса людей исчезли мгновенно и абсолютно, едва он только переступил порог. Плотная непроницаемая тишина и тяжёлый мрак упали на него, как ватное одеяло, мгновенно заложив уши полным беззвучием и неподвижностью, и остановив вокруг него движение мира. Он мягко, на ощупь, переступил ногами в кромешной тьме, и его шаг на миг издал жёсткий шуршащий звук, тут же смолкший, словно заглохший во мраке, и неподалёку что-то резко ворохнулось и рывком метнулось от него в глубину, и тут же ослепительно и словно обжигающе кожу вспыхнул и ударил его в лицо фонарный луч. - В жопу его себе засунь. – сдавленным низким голосом в бешенстве порекомендовал он пацану, с трудом удержав вскрик из-за внезапности включения фонарика и порыв тоже дёрнуться в сторону, как от неведомой опасности. - Извини, ты случайно попал под свет. – неожиданно мирно ответил мальчик и повёл по стенам лучом. Рафик сразу утих и начал вглядываться в окружающий странный и чужой для него мир мусоросборника – мир, который, как он вдруг и сразу понял, заслуживает именно такого названия – “мир”, с его собственными связями и закономерностями, правилами и законами, климатом и взглядом на жизнь. Он скользнул к огромной распахнутой дыре мусороприёмника, почему-то стараясь ступать крадучись, словно опасаясь, что его может заметить некто, притаившийся в липкой бездонной мгле, куда не могли проникнуть ни луч фонарика, ни дневной свет, и попытался приглядеться к неподвижному, вывалившемуся из трубы языку мусора, частично вытекающего на пол и достигающего почти середины крохотной бетонной комнатки, пропахшей зловонием пищевой гнили и мокрой шерсти крыс. Пацан тут же появился рядом с ним и посветил фонариком в то место, которое Рафик рассматривал, наклонясь корпусом, словно в земной поклон. Сомнения быть не могло – чуть глубже, под верхним слоем наползшего сверху (а значит – уже после того, как это случилось) мусора можно было отчётливо разглядеть черноватую кровяную сыпь и… кое-что ещё, не совсем неожиданное, но от этого ещё более страшное, словно ужас, уже осознанный и ожидаемый, сильнее леденил сердце и мозг, чем внезапно возникающий кошмар, с которым вступаешь в битву, не успев ничего понять и толком испугаться. Рафик, не глядя, протянул руку вбок и на ощупь нашёл тонкое напряжённое предплечье мальчишеской руки, сжимающей фонарик, осторожно скользнул ладонью, всё так же не отрывая глаз от груды перед собой, по этому предплечью вниз и, найдя хрупкую и худую, стиснутую в кулак вокруг рукоятки кисть, мягко вынул из неё фонарик. Он наклонился ещё ниже и осветил заинтересовавшее его место в упор. Потом он присел на корточки и, наклонившись ещё ниже, поворошил на куче мусора тонкий поверхностный слой, наполовину скрывающий следы крови и какую-то ямку, засыпанную почти до краёв и тем не менее видимую под прямым вертикальным лучом, и Рафик аккуратно начал вытаскивать из этой ямки кусочки сора, обнажая её нутро. “Так, - подумал он, – выемка оказалась в чьём-то полусгнившем пироге, так что выглядит совершенно отчётливо, и… это не природный, скажем так, провал”. Он несколько мгновений сидел на корточках совершенно неподвижно, пристально изучая полностью освобождённую от скрывавшего её мусора ямку. Ямка представляла из себя неглубокую, резко очерченную впадину размером с его кулак и была округлой, но не представляла из себя правильный круг, а была чуть вытянутой, и её края были глубже, чем середина – середина, перечёркнутая от края к краю сплошной продольной и не идеально прямой полосой мокрого вязкого теста, тонкой линией выдавленного вверх – абсолютно точная копия следа парного копыта на мокрой глинистой земле после стремительного летнего дождя, таких следов Рафик насмотрелся в деревнях у родственников выше головы. - След. – негромко сказал Эрнестик с другого боку и кинул над склонённой спиной Рафика быстрый взгляд на друга. – Конфигурация полностью соответствует стандартной конфигурации обычного следа обычной живой единицы современного сельскохозяйственного животноводства, предположительно принадлежит рогатому скоту средних размеров – не корова и не бык, но и не овечка. - Не принадлежит, а похож на след рогатого скота средних размеров. – натянутым голосом ответил его друг. – По всем признакам, след козла, просто необычно крупного, но… Эрнестик, это не козёл. - Да уж. – угрюмо подтвердил Рафик. – Козёл – милое, приятное, весёлое, подвижное и очень полезное в хозяйстве животное, а это не козёл, это, как сказал бы Остап Бендер, гораздо хуже. Пацан не очень резким движением и не очень сильно кивнул едва видимой в тени, отбрасываемой телом Рафика, склонённого над фонарным лучом, головой. - Уж, наверное, ни один козёл не стал бы убивать и утаскивать с собой детей – ему это просто на хрен не надо. – сипло подтвердил он, и его голос на миг задрожал от долго сдерживаемого и внезапно прорвавшегося страха. - Не выражайся. – остановил его Рафик. – Брань отдаёт тебя во власть дьявола. – И пацан хмуро промолчал, вопреки обыкновению не сказав ни одну из своих уже всем привычных колкостей. Рафик поднялся на ноги лёгким движением и медленно двинулся вокруг кучи мусора, ощупывая жёлтым взглядом фонарика всю её поверхность. Он снова нагнулся уже через шаг. На сей раз след пришёлся не в настолько подходящую для получения слепка массу, как сгнивший пирог, и был в груде мягкого сыпучего мусора едва различим – просто небольшая воронка, какая остаётся, если ступить ногой в песок. Точно такая же воронка была ещё сантиметрах в тридцати ближе к краю кучи мусора, а дальше мусор кончался, и вместе с ним кончались у кромки бетонного пола и следы копыт. Рафик в очередной раз согнулся пополам и осветил с близкого расстояния тёмную влажную плоскость пола. Кровь, на хрен, подумал он, тут всё вокруг буквально забрызгано кровью. Он снова выпрямился и одним быстрым движением прочесал лучом фонарика тесную комнатку вокруг языка мусора, вываленного из распахнутой пасти мусоропроводной трубы. Комнатка была наглухо замкнута четырьмя стенами и не имела никаких отверстий, если не считать деревянной двери, а дверь, как Рафик ещё не успел забыть, была заперта на громадный висячий замок, ныне печально валяющийся в самом непотребном изнасилованном виде где-то во дворе. “Куда же он, кто бы он ни был, отсюда, на хрен, подевался, обратно вверх по трубе, что ли?” – подумал Рафик и повторил этот вопрос вслух: - Куда же он мог отсюда подеваться? Да и вообще, на хрен, какого хрена он рвался в эту мусоропроводную трубу – чем она его привлекала? Пацаны растерянно молчали. - Может, здесь он просто спрятался от кого-то, а потом обратно вылез? – осторожно предположил старший. - Я об этом подумал. - хмуро ответил Рафик. – Нет обратных следов: ни здесь, ни в трубе – там, кстати, на стенах следы когтей – не мог же он, вылезая, с точностью попасть в эти же следы, нигде не отклонившись, не говоря уж о том, что для вылезания нужно перебирать передними конечностями, цепляясь когтями всё выше и выше, и отталкиваться задними лапами, как это делают кошки, когда лезут на дерево, а в этом случае следы от когтей, на которых он бы подтягивался, выглядели бы не как борозды, а имели бы точечный характер и были бы намного глубже. Да и глупо это, на хрен, прятаться в самом низу мусоропроводной трубы, пережидая опасность, можно ведь было укрыться прямо под люком, там, наверху, и потом быстренько выскочить и – ходу, тогда и следов осталось бы намного меньше. В тесноте мусоросборника повисла пауза, тяжёлая, словно могильные стены. Наконец, Эрнестик чуть заметно пошевелился телом в тени и слегка вздохнул. - Из всего вышеизложенного со всей несомненностью следует вывод, что он, кто бы он ни был, не вернулся обратно вверх, а каким-либо образом нашёл способ улизнуть именно через то место, где мы сейчас находимся – нормальное умозаключение в русле постулатов формальной логики, оно не может дать сбой. Как говорил Шерлок Холмс, “отбросьте все ложные версии, и тогда оставшаяся версия, сколь бы ни выглядела она фантастично, и есть истина”. Иными словами, всё очень просто – он пришёл сюда и ушёл отсюда, осталось лишь установить – каким образом. - Прелестно. – невольно подстраиваясь под интеллигентский стиль речи, подытожил Рафик. – И как мы это мы это установим? Здесь же одни голые глухие стены. Эрнестик взглянул на него снизу вверх и неожиданно хорошо и красиво улыбнулся. - Заставьте поработать ваши серые клеточки, как сказал бы Эркюль Пуаро. – снисходительно посоветовал он. – Из факта, что нигде в зоне видимости подходящих отверстий для экскреции монстра не наблюдается, совсем не следует факт их отсутствия, а следует лишь факт наличия маскирующих приспособлений. Ведь не дурак же он, кто бы он ни был, чтобы оставлять дверцу в свои миры на виду у пьяных ассенизаторов. Что в свою очередь означает, что дверцу следует искать не в открытых участках стены, а как раз с точностью до наоборот. - Ну и где же здесь укромные местечки, где скрытые участки? – раздражённо спросил Рафик. – Ты посмотри вокруг, кругом же одни голые крашеные стены, не прикрытые ничем. - Я уже посмотрел вокруг. – всё так же культурно ответил Эрнестик. – Мне незачем вертеть головой по сторонам, словно курице, чтобы ещё раз увидеть то, что я уже увидел. – последняя фраза прозвучала с явной гордостью. – А вот вам не помешает оглядеться вокруг ещё раз и, как я уже имел сомнительное удовольствие упоминать, заставить поработать свои серые клеточки. Рафик молча смотрел на мальчика и всем своим существом ощущал, насколько глупое у него, наверное, лицо, хорошо, что, на хрен, тут зеркала нет, хоть сам себя не видит, мальчик же смотрел на него всё так же снисходительно и явно ожидающе, уверенный, что взрослый человек не мог не понять столь простую вещь, а значит, он сейчас немного помешкает, но обязательно до всего допетрит и сделает единственный возможный сейчас шаг. Они смотрели друг на друга долго и молча, пауза затягивалась, растягивалась, удлинялась и грозила разрастись в бесконечность. Неожиданно Рафик хмыкнул и шагнул к жестяному и сверкающему, явно недавно заменённому телу нижней части мусоросборника, в целом состоящему из чёрных пластмассовых деталей, и начал обходить кучу мусора перед ним по дуге. Он зашёл к мусоросборнику сбоку и, ухватившись за жестяной край, вплотную прилегающий к задней стене каморки, слегка напряг мышцы руки, оттягивая его вперёд и вверх по косой линии, и мусоросборник чуть заскрипел с неприятным звуком, легко отходя от стенки, и впереди, со стороны отверстия, зашуршали кусочки мусора, осыпаясь с потревоженной кучи вниз. Мусоросборник отошёл от стены ненамного, ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель мог проникнуть кто-то гибкий и худой – да и человек не чрезмерных габаритов, такой, как Рафик, вполне мог бы в эту щель пролезть, а дальше полая жестяная коробка жёстко остановилась, удерживаемая невидимым фиксатором, и благодаря этому груда мусора с противоположной стороны не обрушилась на пол, и так и осталась не особо потревоженной и сохраняющей свою обычную удлинённую текучую форму языка, вываленного на пол из дыры, словно из огромной драконьей пасти, и Рафик подумал, что он, кто бы он ни был, достаточно интеллектуально развит и умён для того, чтобы придумать и создать устройство, маскирующее дыру в стене таким образом, чтобы оно не нарушало целостности мерзкой гниющей кучи впереди и не изменяло слишком явно обычный облик всей комнаты, а некоторая часть осыпавшегося мусора быстро и легко будет восполнена новыми отходами человеческой жизнедеятельности, так что, для него, в принципе, нет никаких затруднений в том, чтоб входить и выходить, не оставляя следов. С этой мыслью Рафик направил луч фонарика в образовавшуюся между стеной и жестянкой щель и взглянул туда по направлению луча. Дыра в стене, скрываемая коробкой из жести, была огромна, с изгрызенными неровными краями и состояла словно из двух вытянутых вертикально окружностей, соединяющихся на некотором расстоянии от земли, как будто эту дыру пробило ударом тела нечто, похожее на человека, оставив в бетонной плоскости свой силуэт, и Рафик подумал, что для него будет плёвым делом туда пролезть, вначале протиснувшись под косо удерживаемую жестяную коробку, и он как раз собирался это проделать, когда его вдруг резко дёрнул сзади за рукав кто-то из пацанов. - Шухер!!! – тяжело и часто дыша, шепнул пацан постарше. – Был сигнал, чтоб мы быстро сваливали – но только очень быстро! У Рафика, вообще-то говоря, к нему накопилась масса вопросов. И кто он такой, и как его зовут, и как он сегодня очутился именно здесь и именно сейчас, и какого хрена он со своим излишне умным приятелем увязался за ним во всю эту мерзость – мерзость, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова, и кто, интересно, в последних случаях исчезновений детей начал ему звонить и сообщать об этом нарочитым басом, и каким образом у него, долбанного нахального пацана, вдруг, ни с того ни с сего, оказался при себе фонарик, он что, всё время, что ли, ходит с этой толстой неудобной бандурой за поясом?, и откуда у него в нужную минуту вдруг оказался наготове лом, и что это, на хрен, за сигнал такой, предупреждающий об опасности, от которой им всем теперь надо срочно удирать, и не пора ли ему вообще от него, Рафика, отлипнуть, поскольку детские игры в увлекательное расследование закончились секунду назад, и началась самая настоящая, страшная, взрослая, реальная жизнь с внезапными смертями, человеческой кровью и странными существами, спускающимися по трубам мусоропровода, цепляясь за пластмассовые стенки четверкой острых тонких когтей с каждой стороны, и прогрызающих в монолитных бетонных стенах неровные дыры почти в человеческий рост… Но из всего этого, в связи, как, наверное, выразился бы Эрнестик, со спонтанным незапланированным цейтнотом, он спросил у пацана лишь одно: - Тебя как хоть зовут-то, героическая личность? - Фара его зовут! – раздражённо и яростно, внезапно ставшим ещё более тонким голосом крикнул Эрнестик от самой двери, успевший куда-то растерять весь свой интеллигентский лоск во внешности и речи. – Давай живее, б…!!! – Он стоял от двери сбоку, прячась в её тени и не выходя в освещённый проём, и, как-то сгорбившись и подобравшись, напряжённо вытягивал шею, вглядываясь куда-то сквозь падающий в каморку серый дневной свет, плечи у него были приподняты, словно сгибы громадных птичьих крыльев, и воротник рубашки от этого топорщился, приподнявшись с самому затылку втянутой в плечи головы, и теперь его неясно различимый в полумраке силуэт выглядел так, как будто у него, как у какого-то крупного и опасного хищного зверя, встала дыбом на холке шерсть. Он слегка толкнулся всем телом вперёд и на мгновение высунул голову в дневной внешний свет, словно прянувший снизу из тени удав. - Выходим! – жестко скомандовал он, вновь на секунду дёрнувшись обратно и бросив короткий взгляд в темноту на Рафика и Фару. Они выскочили из душного мрака один за другим стремительно и слаженно, словно полжизни отрабатывали на учебном полигоне именно этот момент, и тут же свернули вправо, неслышно и быстро передвигаясь по тротуарчику вдоль стены, почти прижимаясь к ней спинами, повёрнутыми так, чтобы быть лицами к внешнему миру и держать в поле зрения весь двор, и Эрнестик скользил впереди белёсой и маленькой, едва уловимой тенью, похожий на детский призрак, легко различимый ночью и плохо видимый днём, когда его заслоняет дневной свет. Они быстро проскочили двор по всей длине дома и через миг выскочили на открытое пространство среди редких чахлых деревьев вечно строящегося Сипайлово и тут же, без малейшей паузы, тремя летящими неуловимыми силуэтами, словно оборотни, понеслись к выезду из дворов на проезжую часть, и именно там их встретила и оглушила милицейская сирена, взахлёб завывшая истерическим душераздирающим голосом – Рафик мельком кинув взгляд в ту сторону, увидел, как ментовский автомобиль тошнотворно жёлтого, как детский понос, цвета словно по-собачьи присел перед тем, как сорваться с места за ними вдогон, и Фара закричал: - Мусора!!! Ноги!!! Рвём к дамбе, там в кустарнике затеряемся!!! И Рафик, не раздумывая, сорвался вслед за распластавшимися над землёй в неостановимом яростном беге пацанами, вдруг всей душой ощутив, что за ними гонятся настоящие, злобные и смертельные враги, равнодушные к Богу и людям, и, что попав к ним в руки, он уже не сможет закончить расследование и найти способ остановить неведомых монстров, убивающих и зачем-то утаскивающих детей через громадные дыры с обгрызенными краями в бетонных стенах гнилых высотных домов, - он бежал, напрягая мышцы всего тела и отчаянно отталкиваясь ногами от пыльной мёртвой земли, с каждым прыжком ощущая, как всё сильнее и сильнее распирает утяжелившимся дыханием его грудь, и, перебегая блестящую проезжую часть улицы Гагарина, он почувствовал, как первые тонкие и обжигающие струйки пота потекли по его спине и груди – он, хрипя и захлёбываясь, на огромной скорости пролетел сквозь перемешанные, проникающие друг в друга дворы вновь возникших на его пути жилых сипайловских высоток, пронёсся по узкому коридорчику среди древних металлических гаражей и вылетел на песчаное возвышение дамбы перед рекой Уфимкой, и отсюда он боковым зрением заметил, как слева, со стороны улицы Королёва с рёвом и непрерывной пульсирующей сиреной, беспрестанно полыхая синей мигалкой, вылетел всё тот же тошнотворного, поносно-жёлтого цвета мусорской автомобиль – ну, конечно, подумал он, они не могли проехать сквозь дворы прямо за ними, там слишком много всего наворочено, вот и рванули в объезд через конечную остановку “двойки” – автомобиль вновь по-собачьи словно присел, стараясь резко увеличить скорость, и Рафик успел, побежав с дамбы вниз вслед за пацанами к берегу, подумать, как Чапаев из кина или Метелица из Александра Фадеева, “врёшь, не возьмёшь!!!”, когда кто-то массивной прыткой тенью бросился на него со скрытой кустарником тропинки возле самой реки. Он обрушился на него сбоку всей тяжестью потного разгорячённого тела, и пряжка мусорского ремня поцарапала Рафику руку, когда он рывком повернулся ещё в воздухе лицом вверх и чуть выгнулся вверх поясницей, принимая удар земли на задние части плеч и соединённые лопатки на спине, и тут же напряг мышцы брюшного пресса, переворачиваясь через голову в обратный кувырок и этим движением перебросив мусора через себя, он мельком заметил воронёный блеск пистолета в руке мусора в последний момент и, ухватив запястье сжимающей рукоятку руки, одним точным, гибким и пластичным движением вывернулся из-под тяжёлого, едко пахнущего потом и казёнными кожаными ремнями тела вбок, выводя намертво зажатое в руке мокрое запястье за собой вверх, и придавил тут же заоравшего мусора мордой вниз, выкручивая ему за спину напряжённую вооружённую руку, тут мусорская сирена словно на миг стала тише, потом усилилась, потом опять словно слегка заглохла и внезапно, выскочив из-за дамбы, взорвалась оглушающим близким всхлипывающим рёвом и словно выросла вокруг, заслоняя весь мир плотной и скользкой материей своего звука, затем синей больной кровью запульсировала вверху, у неба, нависая с высоты, длинная переливающаяся светом мигалка, и с резким шорохом вспарывающих песок и пыль шин мусорская тачка затормозила в двух шагах от Рафика и его пленника – Рафик напрягся, выворачивая руку мусору за спину ещё сильнее, и чуть приподнялся, упираясь ему коленом в позвоночник под мокрым пропотевшим ремнём, и все четыре дверцы мусорской тачки окрылись одновременно, когда он резко дёрнул чужую сжатую кисть к затылку по-бандитски выбритой до голой кожи потной головы, и Рафик услышал, как ключица звонко хрустнула, ломаясь, одновременно с тем, как мусор дико вскрикнул и обмяк под ним бесформенной недвижимой грудой мяса и костей. Рафик выдернул из его руки пистолет одним рывком, боковым зрением улавливая, как две смутные сиреневые тени рванулись от машины к нему, и ещё две бросились вдогон за Фарой и Эрнестиком, наискосок через импровизированный пляж, скрипя по гальке и песку широкими подошвами форменных ботинок, он взглядом измерил расстояние до бегущих к нему мусоров и тут же прикинул расстояние между двумя другими мусорами и преследуемыми ими мальчиками и понял, что до того момента, когда он уже не сможет стрелять в преследователей детей, не рискуя зацепить кого-либо из пацанов, остаётся лишь миг… нет, вот уже осталось полмига… и Рафик выстрелил навскидку, не целясь и удерживая пистолет боком, в голову того, что бежал впереди и уже протягивал руку, пытаясь ухватить Эрнестика за воротник, пуля попала мусору чуть выше и чуть позади обращённого к Рафику правого уха, и его затылок вылетел в противоположную сторону сплошной тёмной полосой, и бегущий следом за ним мусор с криком рванулся обратно спиной вперёд и, потеряв равновесие, начал падать на спину, и это неконтролируемое падение развернуло его лицом к Рафику, и поэтому пуля угодила в середину груди, резко ускорив и усилив падение тут же с треском влетевшего в кусты тела, и тут же на Рафика прыгнул передний мусор из тех оставшихся двоих, что бежали к нему самому, и Рафик даже пытался успеть повернуть ствол пистолета навстречу летящему на него выродку, и он даже почти успел, когда страшный удар двумя ногами в лицо швырнул его наземь, он повернулся в охватившем его красном облаке боли, снова выполняя обратный кувырок и снова встал на колени и сквозь помутнение и гул в голове увидел прямо перед собой летящий ему прямо в грудь тупой носок громадного ботинка и машинально перекрестил руки перед собой, и когда его скрещённые нижние предплечья приняли на себя удар ноги, самортизировав и погасив его убийственную силу, пальцы Рафика на обеих руках привычно сжались, стиснув попавшие в “замок” носок и пятку – Рафик резко повернул ступню, возвращая руки из креста в нормальное положение и одновременно с этим рывком выпрямившись в полный рост, всё так же удерживая чужую ногу в руках и таким комплексным способом заставив мусора перед собой с воплем повернуться и нагнуться в противоположную сторону мордой вниз, с трудом пытаясь удержать равновесие на одной ноге, и Рафик просто для порядка приподнял ступню в руках на уровень своего лица, ещё сильнее распяливая в разные стороны ноги гавнюка, хотя его промежность и без того уже была полностью открыта для удара, и лишь тогда с безумной остервенелой силой, слегка подпрыгнув, как при пенальти, ударил его носком своего ботинка в выпяченный в его сторону пах, и гул от удара отдался по всей его ноге, слегка заглушив смачный звук, с которым мусорские детородные органы расплющились в кровавую яичницу под сиреневой тканью форменных брюк, и Рафик уже хотел ударить его той же ногой в тут же склонившееся глубоко вниз искажённое страшной болью лицо с распахнутым хрипящим ртом и зажмуренными глазами, но тут снова мелькнула перед ним чужая нога, и Рафик отпустил выбитого из колеи мусора, выполняя влево-вбок-вниз быстрый ныряющий уход головой, он тут же выпрямился, пружинисто разворачиваясь скрутившимся был корпусом обратно, и не по-спортивному ударил боковым левым в затылок пролетающего мимо мусорка – мусорок летел быстро, а удар пришёлся вдогон, и Рафик, тоже падая ему вслед и чуть левее, потеряв равновесие от собственного, выполненного из неправильной позиции удара, с огорчением понял, что нокаута не получилось, мусор упал лицом вниз и тут же торопливо засучил ручками и ножками, как таракан, скользя по песку подошвами и ступнями, пытаясь встать, и он встал одновременно с тем моментом, когда и Рафик вновь оказался на ногах. |
|
|
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
