|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
Клинок засверкал в его руке нестерпимым сиянием, похожим на сияние солнца, встающего из-за минарета посреди аравийских пустынь, и черти вдруг с визгом, как будто это сияние их обжигало, шарахнулись от него в стороны, прилипая к неровным стенам, уже забрызганным нечистой кровью, и начали сползать вниз, закрывая синевато-чёрными когтистыми руками лица и глаза, и затем они медленно начали расползаться от него, один за другим исчезая во мгле, словно ставшей ещё более кромешной и непроницаемой, но уже неумолимо сдвигаемой ровно плывущим за ней светом – те, кому повезло, отползли назад, в глубину по-прежнему уводящего вниз колодца, а кому не повезло – вслепую поползли в сторону входа навстречу своей смерти, в сторону солнечного света и зелёных поздних трав, откуда только что за ними пришли люди, в сторону всё так же твёрдо держащих оборону детей, сейчас добивающих ползущую по дну тоннеля нечисть автоматными очередями в затылок и ударами ножей и топоров, перерубающих им сзади шеи насквозь, клинок полыхал в руке Рафика, словно молния, павшая с неба и остановившаяся в своём полёте, пойманная его рукой, и его огонь ослепляющим факелом освещал всё вокруг: и зловонные трупы монстров, и остатки живых монстров, ползающих и скулящих вокруг, покорно принимая смерть от человеческого оружия, и округлую изгрызенную глотку тоннеля, покрытую шевелящимися при каждом движении меча в руке Рафика острыми подвижными тенями, и бледные жёсткие лица детей, страшно медленно снова и снова вздымающих оружие над головами и шеями караемых ими монстров, и этот свет теперь уже словно проникал до самого дна в неровный провал, только что казавшийся бездонным – во всяком случае, темноты, поглотившей недобитых чертей, уже не было видно, и весь бесконечный тоннель был освещён сияющим светом до самого дальнего предела, где стены и пол, и потолок словно сливались в одну крохотную точку страшно далеко внизу и впереди, и за которую пока не мог проникнуть человеческий взгляд – пока не мог, но это было поправимо, и с этой мыслью Рафик быстро и яростно, словно летящий по рельсам локомотив, зашагал вперёд лёгким на наклонной вниз поверхности шагом, удерживая меч над головой, словно факел или чьё-то горящее средце, и освещая им перед собой уже спрямившийся и вытянутый, словно древняя боевая стрела, путь. Путь вёл его вперёд и вниз, спускаясь по пологой наклонной линии куда-то в пустоту, всё не отткрывающуюся перед ним, хотя и словно дующую навстречу леденящим холодом, и холод становился сильнее с каждым шагом по выщербленному обгрызенному полу, и теперь Рафик, то ли по наитию, то ли в связи с Божественным озарением знал всё – не догадывлся, а именно знал, и именно всё – о том, куда он идёт и что его ожидает впереди, и с кем ему сейчас, через пару сотен шагов, придётся сойтись лицом к лицу, и он даже испытывал искреннее недоумение, вспоминая, что буквально несколько минут назад не догадывался о настолько очевидных вещах – теперь Рафик знал и природу того мимолётного ужаса, который охватил его не так давно, в самой горячке боя, в момент, когда он удивился тому, что черти не прогрызли ход пошире, теперь он знал всё об этом хреновом лазе со странными, непрерывными, пересекающимимся – словно проникающими друг в друга – выбоинами на стенах, полу и потолке, теперь он знал, куда, кому и зачем эти долбаные черти утаскивали мёртвых или умирающих захваченных ими детей, вместо того, чтобы сожрать их на месте и затем раскидать косточки по всей округе, где их никто бы не нашёл, он знал, почему эти тупые черти так одновременно и слаженно вдруг появились перед ним, когда он только-только начал сюда спускаться вниз, и, главное, он знал, что там, куда он сейчас стремится, куда идёт, почти летит, пружинистым неудержимым шагом, будет достаточно свободного места для того, чтобы как следует размахнуться мечом и нанести удар со всей страстью и всей ненавистью, не экономя больше силы и не боясь задеть стену или потолок – и тут проход словно распахнулся и разошёлся в стороны в необозримую даль, именно так – необозримую даль, хотя она теперь не утопала в чернильной темноте, похожей на бездну, как, наверное, утопала всего лишь миг назад, когда он ещё не ворвался сюда с мечом – теперь необозримая даль вся, до самых своих не видных отсюда пределов была освещена пылающим факелом нестерпимо яркого, словно молния, стального огня в его руке, и всё-таки даже сейчас, даже будучи освещённой из конца в конец, она оставалась необозримой, и её поверхность – гладкая, безжизненная, чёрная, словно какое-то мерзкое адское стекло, терялась в бесконечности со всех трёх открытых перед Рафиком сторон, в бесконечности, залитой полыхающим светом оружия в его руке, который как перевёрнутое солнце, отражался в гладком и чёрном стеклянном полу, и освещал всю эту долбаную бесконечность, но в бесконечность эту мог проникнуть лишь Божественный свет меча, и туда был бессилен проникнуть слабый человеческий взор. “Впочем, - подумал Рафик, - на фига мне смотреть хрен знает куда в “даль необъятную, непроглядную, непонятную, одним словом, природу” – откуда это? кажется, пародия Чехова на славянофильскую прозу, надо бы Эрнестика спросить, он сейчас наверняка подоспеет, до сих пор-то он ни разу не опоздал к началу драки вместе со своим Фарой, ну, в общем, как бы то ни было, мне совсем и к чему пялится в какую-то хренову бездонную даль – всё равно та, сука, вот она, прямо здесь, осталось только кинуться вперёд и закончить это ё…ое дельце”. И он кинулся вперёд, с ходу перейдя с быстрого шага на бег и на бегу спокойно разминая плечевые мышцы круговыми движениями крепко зажатого в обеих руках меча. - Подожди. - мягко сказала та с высоты своего роста неожиданно приятным глубоким грудным голосом. – Давай поговорим. - Какой приятный голос. – усмехнулся Рафик, продолжая бежать к ней по твёрдой стеклянной глади. – Кто же тогда мусорам по телефону звякнул, пощёлкивая зубами и причмокивая, как будто хрен сосал. - Если будешь торопиться, не узнаешь и этого. – торопливо ответила она. – Вообще, ничего не узнаешь, твоё расследование так и останется фактически незавершённым. Рафик засмеялся вслух демонстративно громким смехом и побежал ещё быстрее, уже выводя меч в боковой замах. - Рафик-агай. – тихо сказал ему сзади Фара, и этот тихий голос, прозвучавший довольно-таки издалека, от самого входа в эту долбаную громадную пещеру, был слышен как-будто в самых дальних её уголках, во всяком случае, Рафик расслышал его с чрезвычайной отчётливостью, как будто слова “Рафик-агай” были сказаны ему в самую душу, и Рафик невольно сразу сбавил темп, хотя и не прекратил движения совершенно. - Рафик-агай. – так же негромко повторил Фара, но теперь голос его по-взрослому отвердел и налился силой. - Рафик-агай. – эхом отозвался стоящий рядом с ним Эрнестик (“ну, разумеется,” – с неудовольствием подумал Рафик) – Наши братья и сёстры погибли от рук и клыков этой мерзости. Мы хотели бы знать всё. Мы все хотели бы знать всё, а в данной точке данного пространства, по нашему общему мнению, не наблюдается экземпляр, который смог бы дать более исчерпывающие объяснения, чем та сука, наблюдать которую мы имеем сомнительное удовольствие прямо здесь и прямо сейчас. Рафик вздохнул и окончательно остановился. Он повернулся и посмотрел на детей – всех, кто остался в живых после недавней битвы – не совсем правильным строем стоящих позади него у выхода на чёрный лакированный пол. - Как вы думаете, с какой целью она хочет с нами поговорить, уж не для того ли, чтобы протянуть время и дождаться чего-нибудь там, что изменит ситуацию и поможет ей в очередной раз всех надуть, как лопухов? Эрнестик серьёзно кивнул головой. - Схожая мысль приходила мне в голову. – сказал он. – Возможно, она действительно каким-то образом хочет использовать некоторые потенциальные резервы, время которых пока не пришло и исчерпывающей информацией о которых мы пока не располагаем, и которые, возможно, могут изменить сложившийся было в нашу пользу дисбаланс сил на прямо противоположный. – Он неожиданно и порывисто шагнул вперёд с внезапно и страшно потемневшим лицом. – Но нам представляется оправданным такой риск в свете необходимых задач, мы обязательно должны узнать многое из того, чего мы пока не знаем, это необходимо. Расуль Ягудин любит повторять древнюю моряцкую пословицу: “Плавать по морю необходимо. Жить не так уж необходимо”. Вообще же, у нас всех есть основания быть уверенными в том, что наблюдаемая в настоящий момент сука никуда от нас не денется, даже если у неё имеются дополнительные возможности избегнуть Божьей кары в текущий момент. - Достанем суку. – подтвердил кто-то из ребят, сумевший, как ни странно, понять всю заковыристую речь Эрнестика от первого до последнего слова. – Достали раз – достанем снова. - Я попрошу всех не выражаться неприличным образом. – холодно отрезал Рафик, вновь невольно начав подражать интеллигентской речи Эрнестика, но тем не менее отошёл в сторону, давая детям пройти. “Чёрт, - подумал он, - как бы детишки не проблевались, когда взглянут на суку с близкого расстояния.” И он снова взглянул на громадное, студёнистое, голое тёмное тело с прозрачной, как у полиэтиленового мешка, кожей, внутри которого двигались и изгибались длинные плоские белые черви, плавая в чём-то жидком, то и дело тыкаясь безглазыми мордами изнутри в кожу, словно в стенки аквариума – тело с крохотными для него, рудиментарными, как сказал бы Эрнестик, жирными ручками и ножками и со свисающими до самой земли синеватыми грудями, и от этого зрелища Рафик снова ощутил внутри себя спазм отвращения и гадливости. - Дорогие дети. – начала сука и шевельнула отвислыми тёмно-вишневыми губами взад-вперёд, словно сделав сосательное движение, и кто-то из детей не выдержал и громко, истерически засмеялся. - Тихо. – мрачно приказал Фара. – Пусть своё отбазарит. – И он исподлобья тяжёлым взглядом взглянул снизу вверх в нависающее над ним рыхлое жирное лицо с огромным количеством морщинок и складок, словно на ляжках у новорожденного младенца. Сука на миг смешалась под этим взором и нервно дёрнула глазками в узких отвислых веках по сторонам. - Дорогие дети. – снова начала она, и на сей раз никто не засмеялся и ничего не сказал, все молчали и пристально смотрели на пятиметровую бесформенную тушу, колышащуюся перед ними. – Вам в вашем, уже вполне достаточном возрасте следует начинать свой путь самостоятельного мышления, который освободил бы вас от окостеневших общественных норм и морально-нравственных категорий, в чрезвычайной степени ограничивающих, приходится с огорчением констатировать данный факт, вашу личную молодую свободу. Кто-то из детей чуть слышно фыркнул в тишине, но сдержался и промолчал. Сука опять нервно забегала глазками по сторонам и продолжила: - Между тем замшелые консервативные догмы не должны стоять на пути общественного прогресса и личной независимости каждого индивидуума. Вот взять вас, например. Вы, я думаю, не станете спорить с тем, что ваши родители и ваши педагоги, используя повсеместно противозаконные методы, грубо нарушающие ваши гражданские и элементарные человеческие права, перманентно подавляют вашу свободу личности и свободу волеизъявления, насильственно склоняя к действиям, противоречащим естественным человеческим потребностям – “учись” да “будь послушным”, да “помой полы”, да “сходи в магазин”. Но ведь ребёнок тоже должен иметь право на времяпровождение в русле отправления физиологических потребностей – элементарно, почему вы должны лишать себя удовольствия скушать шоколадку лишь потому, что мама или папа считают, что вы сначала должны принять в себя суп, который вы не хотите. А почему вы должны подстригать ногти, когда вам на это укажут, что, с ногтями вам разве плохо жить? - Во-во, - ехидно подтвердил Фара, - заставляют зубы чистить, мол, так они будут целее, а на хрен мне зубы, чё я, б…, без зубов, что ли, не проживу? А ещё не дают в штаны насрать, говорят, надо в унитазик, а мне, может, ходить с тёплым гавном в штанах по кайфу. - Вот видите, - обрадованно воскликнула сука, явно не поняв или не заметив иронии, и Рафик с удивлением понял, что, несмотря на гладкую речь, сучка довольно тупа, - всё заставляют вас чистить зубы и мыть руки, а ведь совсем рядом, буквально в двух шагах, существует мир чистой свободы, где любое поведение любого идивидуума не ограничивается ничем, кроме его собственных природных желаний, желания счастья и удовольствий, желания жить так, как хотите вы, а не какие-то там взрослые, присвоившие себе, непонятно на каком основании, незаконное право всё решать за вас. Эрнестик культурно прикрыл рот ладошкой и широко зевнул. Сука покосилась на него и начала закругляться. - К чему я всё это говорю… – с пафосом высказалась она, повышая голос. - Как громко. – тут же отметил данный факт Эрнестик. – Прямо как на митинге сексуальных меньшинств. - Я всё это к тому, - зачастила скороговоркой сука, видимо, боясь, что её опять выставят на посмешище, - что вам следует самим научится определять свою судьбу и свой образ жизни без оглядки на дутые взрослые авторитеты и прийти к нам, в наш мир чистой страсти и ничем не ограничиваемых плотских удовольствий, подумайте дети, ведь молодость даётся лишь один раз, стоит ли растрачивать её впустую в погоне за призрачным общечеловеческим счастьем, не лучше ли прямо сейчас получить те удовольствия, которые вам доступны, а не слушать всякое взрослое враньё о каких-то там надуманных Божественных идеалах… - Прямо как моя кошка Муська. – задумчиво и совершенно серьёзно произнесла одна из девочек. – Насчёт прямо сейчас получить те удовольствия, которые доступны, ей нет равных, она только и делает, что жрёт и трахается. Да вот только Муська так и не научилась ни говорить, ни ходить на задних лапах, у неё времени, наверное, не нашлось, не отвлекаться же ради этого от жранья и траханья. - Насколько я поняла весь этот бред, - точно так же задумчиво и внешне без тени иронии начала другая девочка, - каждый делает, что хочет, ни перед чем не останавливаясь. Значит, если эти мерзкие чертенята захотят меня изнасиловать толпой, а потом зарезать и съесть, ничто не ограничит эту их свободу волеизъявления. Ну, просто кущи райские, спасибочки, блин, за непристойное предложение. - В точности. – кивнул головой Фара. – Весь смысл в том, что ты можешь дрючить, как хочешь кого хочешь, пока силёнки хватает, а потом тебя дрючит как хочет кто хочет из тех, у кого силёнки больше, чем у тебя. Блин, как говорит, Эрнестик, “преле-э-э-э-эстно”. - Поняла, сука? – наконец-то вновь подал голос Эрнестик, глядя суке прямо в глаза – Вот он, сука, глас народа, а вовсе не твоё фуфло о свободе среди недоумков с когтями, копытами и клыками. Смысл человеческого объединения заключается в двух вещах – в добровольном ограничении каждым членом общества своей личной свободы во имя общественного блага и таким образом достижение личного блага путём достижения общественного – “свобода есть осознание необходимости”, ты бы хоть классиков почитала, коли уж всё равно сидишь без дела. Если выражаться проще – специально для такой тупой суки, как ты – в одиночку любой из нас свободнее, чем в человеческом объединении, но в одиночку никто из нас не смог бы создать мир, где можно летать на луну и писать стихи, и готовить крылышки колибри на электрической плите и где нет места мрази наподобие тебя… А ведь все вместе, в своё время отказавшись каждый от частицы личной свободы во имя объединения усилий, мы, люди, такой мир создали, совместно трудясь на протяжении многих миллионов лет. И не вкручивай нам свою лабуду о свободе индивидуума, она не главное для людей, потому-то мы и живы, и стоим на ногах, а ты, свободная индивидуалистка, всю жизнь просидела толстой ж…й на одном месте и сейчас умрёшь. Вряд ли ты читала Хайнлайна, а он много высказывался по этому поводу, вот, например: “Мы, люди, более индивидуалисты, чем кошки, а научились трудиться с большей согласованностью, нежели пчёлы или муравьи” – это как раз его. Даже если взять наш случай – мы объединились в армию, чтобы добраться до тебя и положить конец смертям в нашем городе, а ведь, вступая в эту армию, каждый из нас поступался некоторой частицей той убогой свободы, о которой ты сейчас вела здесь речь – мы вынуждены выполнять приказы командира, мы вынуждены подниматься, когда слышим сигнал боевой трубы, мы вынуждены слаженно действовать в бою, каждый миг оценивая каждое своё движение в русле общей стратегии и тактики на данный момент. А ведь у нас был выбор – мы могли не объединяться в армию и таким образом поступаться частицей личной свободы каждый, а сидеть – вольно волеизъявляясь – сиднем, ожидая, когда, как баранов, ты сожрёшь и нас. - Слышь, сынок… - вкрадчиво начала было сука. - Я тебе не сынок, тварь!!! – с внезапным бешенством оборвал её Эрнестик. – Называй меня Эрнест Абдуллович, если ты, сука, ещё не всё сказала. Сука захлебнулась воздухом и начала медленно сереть. Она сидела на громадных жирных ягодицах, смятых гладким чёрным полом в два огромных и безобразных, сморшенных десятками мелких складок блина, и на её лобке меж крохотных кривых ножек курчавились еле заметные на громадной туше белые, словно седые, волоски, и вялые половые губы свисали из её промежности до пола длинными багровыми кишками. - Слышь, Эрнест Абдуллович. – дрожащим голосом, всё больше серея и начиная обильно и зловонно потеть, начала она, - ведь я же всё для вашего блага… - Ого, - ехидно ответил ей уже кто-то из слитной и молчаливой детской армии, - значит то, что она нас жрёт, нам во благо, а то, что учителя и родители не позволяют нам курить – нам во вред. Слышь, Эрнест Абдуллович, она, по-моему, ё…ая, это ж надо такое фуфло заряжать как перл мудрости. - Она скорее нас держит за ё…ых. – пробурчал Эрнестик, не отрывая отт суки холодного взгляда. - Если она нас держит за настолько ё…ых, то она даже более ё…ая, чем я предполагал секунду назад. – отпарировал мальчик и повернулся к Рафику. – Вы, кажется, хотели задать ей какие-то впросы, Рафик-агай? - Я никогда не хотел задавать ей вопросы. – честно напомнил Рафик. – Это она хотела, чтобы я задавал ей вопросы и без толку терял время. Сука тряслась непрерывной дрожью всем своим громадным телом и роняла на гладкий блестящий пол крупные капли пота, источая нестерпимое зловоние и невыносимый смрад, и всё её тело колыхалось, словно студень, от дрожи, припадком падучей сотрясавшей её изнутри, из самых недр полужидкой мерзости, распиравшей её, словно сизый, переполненный гноем бурдюк. - Слышь… - снова начала она. - Заглохни!!! – заорал Эрнестик таким безумным голосом, вздувая на шее жилы, что дети шарахнулись от него, как от бешеного зверя. – Заглохни, сука. – повторил Эрнестик чуть тише и повернулся к Рафику. – Время пришло. - И никаких вопросов. – подтвердил Рафик, поднимая меч. – Мы, кажется, уже наизусть знаем, что она может нам сказать – опять какую-нибудь чушь насчёт счастья сношаться без тормозов, как свиньи, по всем углам, ожидая момента, когда тебя, как свинью, заслуженно сожрут. Вот только… Эрнестик, скажешь что-нибудь? Эрнестик кивнул головой и поднял к лицу обе ладошки, сложив их лодочками. - Ля-илляха-иль-алла-мухаммедмммм-расуль-улла…- негромко заговорил он.. - агузивелла-хиии-шайтан-иии-ражим-бисмилла-хиии-рахман-иии-рахим. – И он сказал “оооминь” и провёл ладошками по лицу со словами “Аллах акбар”. – О, Аллах, великий, всемилостивый и милосердный, дай шанс и этой твари тоже, ибо даже она была создана Тобой. – И он отошёл в сторону, давая Рафику место для взмаха мечом. - Размахиваться не обязательно. – раздался позади новый голос. – И прилагать чрезмерное усилие теперь не обязательно тоже. Достаточно ткнуть остриём эту суку. И все дружно повернулись назад, в сторону входа, где стояли две девушки с мечами, одна женщина постарше тоже с мечом и маленькая девочка, прижимающаяся к её боку и небрежно удерживающая в опущенной ручонке громадный пистолет. - Я Рая. – представилась одна из девушек и объяснила. – Нас Улла прислал. Сказал, что вы все пошли на битву. Мы чуть опоздали, уже не обессудьте. А размахиваться теперь действительно ни к чему- твой меч уже налился Божественной силой в бою – ибо убивая нечисть, ты уменьшаешь её присутствие на земле, а значит, увеличиваешь присутствие Божественности, а эта вновь поступающая Божественность в первую очередь наполняет силой твой клинок. В общем, всё как и у них, но с обратным знаком: они становятся сильнее, убивая нас, а мы становимся сильнее, убивая их. Сейчас ты убьёшь эту суку, и после настолько святого дела твой меч станет настоящим оружием Господа, вложенным в твою руку. Ну, давай, спокойненько, без нервов и усилий, ибо это не бой и не убийство, а казнь, кара Господня за все грехи, ну же, покарай её именем Аллаха – молитва прочитана, и нам пора. - Последние её слова почти утонули в диком визге суки, заверещавшей, запрокинув голову, на весь долбаный ад, этот визг взметнулся к выщербленному потолку, и тугой удушливой волной мгновенно заполнил всё окружающее пространство, словно выдавливая потолок вверх, а пол – вниз, и растекшись с огромной скоростью по плоскости пола во все бескрайние концы, и Рафик слегка прижмурился, чувствуя, как от этого визга, словно от плотного и непроницаемого ядовитого дыма защипало у него в глазах, его уши словно умерли под этим визгом, как под тяжёлой толстой водой, задавившей их массой километрового слоя, и грудные мышцы болезненно напряглись, под страшным давлением звука с трудом раздвигая грудную клетку, чтобы впустить в лёгкие кислород, и глаза ныли и пульсировали, и ломило виски и затылок под напором безумного вопля, распирающего череп изнутри, и Рафик торопливо, чтобы прекратить этот адский крик, и в то же время медленно, с трудом протискиваясь всем телом сквозь тяжёлую плоть этого крика, двинулся вперёд, удерживая меч остриём перед собой и таким образом словно прорезая себе путь сквозь визг, как сквозь тухлую гниющую массу – вот огромное студёнистое тело выросло и нависло над ним, как странная и жуткая колышащаяся гора, и тупые концы белых червей ткнулись изнутри в тёмную мерзкую кожу, словно в стекло, пытаясь на него напасть, и Рафик, чувствуя, что уже окончательно оглох, машинально встал в позицию для проведения выпада и грамотного укола, сучка судорожно замахала перед собой крохотными ручками, раскачивая безобразными раздутыми грудями, и укол остриём меча пришёлся ей в правую руку – рука тут же зажглась нестерпимо ярким, ровным пламенем, не рождающим языков и не разбрасывающим искр, словно люминисцентная лампа, сучка тут же захлебнулась собственным криком и, выдавливая из себя воздух, захрипела тонко и еле слышно, с набрякшим и ещё более раздувшимся от парализующего болевого шока лицом, и в следующий миг она с низким тяжёлым гулом вспыхнула ровным белым светом вся целиком, и ещё через миг Фара крикнул, дёрнув Рафика за рукав: - Ложись!!! и тут же сбил его с ног короткой чёткой подсечкой и навалился на него сверху лицом вниз, закрывая себе руками затылок и верхнюю часть спины, и всё пространство над ними с хлопающим звуком полыхнуло огненной волной, мгновенно прокатившейся нестерпимым жаром по спинам попадавших ничком детей и тут же исчезнувшей, как после короткого газового взрыва, оставив после себя какой-то кислый запах и словно на миг сгустившуюся после этой яркой вспышки темноту. Все некоторое время лежали неподвижно, как будто где-то поблизости могла оказаться ещё какая-нибудь тварь, которую Рафик тоже убьёт и которая перед этим тоже будет орать, как недорезанный поросёнок, а потом, тоже получив своё, тоже вспыхнет огненным шаром, едва не спалив всех окружающих. Наконец Фара пошевелился и негромко, так, чтобы услышал только Рафик, сказал ему в ухо, всё так же продолжая лежать на нём: - Как она орала! Я уверен, что моя маленькая сестрёнка, когда эта сука её жрала, не плакала и не кричала, а молча и с достоинством встретила смерть. – На последних словах его голос задрожал от сдерживаемых слёз, он резко шмыгнул носом и начал слезать с Рафика вбок. Вокруг уже все зашевелились и, пыхтя и мирно переругиваясь, начали снова вставать, привычно не выпуская оружия из рук. - Зря я её не допросил. – высказался Рафик и, тоже вставая в полный рост, с болью в сердце мельком взглянул Фаре в совершенно спокойное внешне лицо. - А зачем её допрашивать? – с недоумением спросила вторая из тех девушек, что появились в самом конце заморочки. - Ну, - несколько смущённо ответил Рафик, - должен же я был уяснить для себя полную картину. - А картина и так полная. – ответил Эрнестик, прежде чем девушка успела что-либо сказать. Стандартный случай биологической колонии, какие бывают у пчёл или муравьёв: эта толстая сука явно была маткой, которой черти таскали жратву, а она тем временем вынашивала в себе личинки – те самые черви у неё в брюхе, помните? – и рожала их, и те затем, через какое-то время, превращались либо в чертей, которых мы видели и поимели, либо во что-нибудь еще, например, в принципе, теоретически, в колонии должны быть рабочие и производитель потомства и тому подобное. - Может, их надо бы найти и примочить? – неуверенно спросил Рафик. - Зачем? – пожал плечами Эрнестик. – Без матки и нового выводка выб…ков, которых мы только что уничтожили, колония всё равно обречена, она утрачивает жизненный потенциал и потихоньку издыхает - во всяком случае, в мире насекомых именно так, а я не думаю, что эти говорливые сучата живут как-то иначе, Божьи законы-то едины для всех схожих биологических организаций, будь то муравьи или хреновы черти с толстой сучкой во главе. И тут Рафик вновь вспомнил внезапный и в тот момент необъяснимый приступ парализующего ужаса, который испытал в самой горячке битвы, когда подумал, что чертям надо было прогрызать тоннель пошире, и теперь он откуда-то знал причину этого приступа ужаса. - А как же быть с тем выб…ком, что прогрызал вот этот вот ход клыками такой величины, что в следы клыков легко помещается, как в ступеньки, нога взрослого человека, моя нога? – спросил он, направляясь вслед за неспешно потянувшейся к выходу армией детей. - Если у него телеса под стать клыкам, он должен быть здоровенным, да и клыки у него мощные, явно не такие, как у чертенят. Но теперь уже Фара легко передёрнул плечами, как и Эрнестик секунду назад. - Пфе, - сказал он, - каким бы здоровенным он ни был, а он всего лишь работяга, даже не солдат в этой долбаной колонии, его дело – дырки в земле сверлить. Подумаешь, клыки, - у мамонтов, вон, клыки были ещё круче, ну и хрен ли?, мамонт так по жизни и оставался обычным травоядным животным наподобие очень большой коровы, и люди их ели, несмотря на клыки и размеры. А впрочем, даже если этот крот, прогрызающий ходы для всякой швали, не травоядный, а плотоядный, то без матки он всё равно ничего не стоит, он сдохнет сам естественным порядком в полном соответствии с теми законами, по которым эта шваль, вообще, по жизни существует. Эрнестик, как тот закон называется, по которому, короче, кто слабее или без бригады, дохнет, его даже свои же мочат, чтобы бл…ми не делиться? - Закон естественного отбора. - равнодушно ответил Эрнестик, аккуратно ставя ступни в следы громадных клыков на полу. – Во всяком случае, господину Чарльзу Дарвину это название показалось подходящим, хотя, на мой взгляд, название весьма и весьма дискуссионно. Впрочем, сущность естественного порядка вещей это название в некоторой степени отражает – действительно, особям послабее или оказавшемся вне соответствующей биологической организации, суждено найти смерть любым и очень скорым способом, в том числе и на клыках собственных сородичей в борьбе за получение возможности произвести потомство. - Ну, вот и зашибись. – подытожил Фара, и в рядах детей кто-то не выдержал и засмеялся. – Пусть вся эта чертотня поработает немного на нас. Последние слова он говорил, когда они уже один за другим проскользнули в лаз, выводящий в мусороприёмник, и уже в следующий миг начали выходить на Божий свет, невольно жмурясь при свете дня и облегчённо вздыхая в тёплом, обнимавшем их воздухе с запахом асфальта и поздних летних трав и цветов. И тут все как-то разом, одновременно, поняли, что не знают, что делать дальше. Они стояли полукругом и растерянно смотрели друг другу в глаза, и никто не решался первым начать разговор. Наконец, Рафик вздохнул и аккуратно всунул за пояс меч, тёплый и настолько живой, что ему казалось, он слышит в нём гул крови, разгоняемой по длинным острым артериям толчками ровно и мощно стучащего стального сердца. - Ну, ребята, - смущённо сказал он и бросил торопливый взгляд на тех двух девушек с мечами и женщину с ребёнком и тоже с мечом, почему-то выжидательно смотрящих именно на него. – Спасибо, что помогли. – Он зачем-то поёрзал ступнями на мостовой и ещё раз вздохнул. – Если чё, обращайтесь… с любыми проблемами, уроки там… помочь готовить… то, сё. Кто-то среди детей чуть слышно фыркнул, но это было не обидное фырканье, фырканье было одобрительным и добрым, и совсем не обидным, и Рафик не обиделся. - И приходите в гости. - неожиданно для себя сказал он. – В любое время. Чаем напою, тудым-сюдым. Я живу воооон там, вон, короче в… Удар об асфальт невесть откуда вновь оказавшегося в руках у Фары мяча прервал его. Рафик мрачно и непристойно выругался про себя, но сдержался и промолчал, ничего не сказав вслух. Фара стукнул мячиком об мостовую ещё раз и затем перекинул мяч с правой ладони на левую. - Мы знаем, где ты живёшь, Рафик-агай. – объяснил он. - Придём обязательно. И он ещё раз хлопнул мячом об асфальт с самым философским видом и, вновь подхватив его, когда тот подлетел вверх, неожиданно задумался. Короткоствольный автомат небрежно висел у него на правом плече, и Фара, чтобы ремешок автомата не соскользнул, держал плечо слегка приподнятым вверх, и от этого выглядел немного скособоченным. - Ладно, Рафик-агай, - наконец, медленно произнёс он, - если чё, кричи. - Ну, - подтвердил Эрнестик, - типа “спасите” или “на помощь”. На сей раз дети засмеялись все дружно и вслух, и взрослые тоже засмеялись, и Рафик почему-то, удивляясь самому себе, смеялся громче всех, и после этого все как-то легко и без напряжения двинулись в разные стороны небольшими группками, с небрежными прощальными жестами и возгласами “пока” и “бай-бай”, словно расходились по домам после легкой, но утомительной детской игры – в футбол, например, или в скакалки – впрочем, мальчики, явно не чувствуя себя чрезмерно утомлёнными, уже пустили мяч по асфальту и, удаляясь, легко и стремительно, и с необычайным азартом, свойственным лишь детям и больше никому, начали перепинывать его друг другу, лёгкой танцующей походкой опытных игроков передвигаясь в сразу образовавшемся среди них кругу, и они становились словно всё меньше по мере того, как между ними и оставшимися взрослыми увеличивалось расстояние, и вскоре их одинаково хрупкие и угловатые подростковые силуэты в одинаковых широких майках навыпуск и таких же широких шортах, и с почти одинаковыми небольшими автоматами на спинах и на плечах, как будто растворились в мягко и нежно затопившем их солнечном свете, и Рафик почему-то почувствовал, что у него стало горячо в глазах, и затем все вещи и предметы вдруг на миг расплылись, потеряв очертания, и от этого ещё ярче, хотя и менее отчетливо, засверкали в глазах солнечные лучи, заставив его зажмуриться и, шмыгнув носом, тряхнуть головой. - Ничего, Рафик-агай. – неожиданно сказала девочка с мамой и пистолетом, который она теперь уже не держала в руке, а засунула за пояс впереди прямо посередине, отчего временами казалось, что пистолет вот-вот перевесит, и тогда девочка опрокинется лицом вниз. – Ничего, - повторила она, глядя на Рафика недетскими мудрыми глазами, - они нас не забудут и мы их тоже не забудем, и если что, они придут на помощь опять. – Она вдруг взглянула куда-то мимо него и крикнула во всё горло: - Улла! - и побежала к стоящему в отдалении, глядя на них, худому высокому подростку с гривой непокорных чёрных волос и одетому в одни только джинсы не по росту, морщинящиеся вокруг обнажённого торса, где их стягивал громадный старый ремень. Мальчик поднял руку и с неожиданной нежностью положил ладонь на плечо сразу прижавшейся к нему девочки, всё так же не отрывая от Рафика сумрачных и узких раскосых глаз со слегка припухшими веками – припухшими, словно от долгих мучительных слёз – типичных глаз деревенского пацана-башкирёнка. - У нас ещё много дел, Рафик. – неожиданно подала голос её мама. – Моя дочь, Альбина, не случайно сказала, что дети придут к нам на помощь опять. Она имела в виду, что будут ещё битвы и кровь, и нам ещё понадобится помощь всех, кто готов умирать в бою за Аллаха и против нечисти, а моя дочь чувствует такие вещи – она когда-то совершенно случайно, по наитию, подобрала на улице дворнягу, которая затем спасла наши жизни, когда нелюдь ворвалась к нам в дом. Так что готовься и будь начеку и никогда не выходи на улицу без меча, твой меч теперь свят и полон Божественной силы, как и все наши мечи – мечи ведунов. – Она слегка поправила за спиной свой собственный длинный меч в инкрустированных серебром ножнах и с теплом в голосе сказала. – Бай-бай, Рафик. Ещё увидимся не раз. - И добавила с удивительной, яркой улыбкой на лице. – Если что, кричи. Зови на помощь. И никогда не стесняйся просить помощи у людей. - Бай-бай, Рафик. – вразнобой добавили две девушки, с неподдельным интересом выслушавшие тираду подруги, и одновременно двинулись по мостовой вдоль бесконечного сипайловского двора, и к ним тут же присоединились Улла с Альбиной, и теперь они удалялись, не оглядываясь, впятером, почему-то при этом разворачиваясь цепью, словно идя в рукопашный бой. Продолжение следует. |
|
|
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
