|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
Юмор и сатира. Евгений Мальгинов. Лопоухие гангстеры. Неугомонные мы со Стасом, все время что-нибудь придумываем. Жизнь сейчас такая. Помню, пробовали сельским хозяйством заняться. Но неудачно. Домоуправ все наши начинания загубил. Сначала запретил нам картошку на клумбе садить. Шум поднял, лучше не вспоминать. Оказалось, что у него самого уже морковка посажена. Потом не дал детскую площадку под огурчики использовать. Опять шумел. Оказывается он туда уже навозу навозил и помидорную рассаду приготовил. В общем не получилось у нас сельским хозяйством и тогда с горя Стас купил на толчке овчарку, щенка сиамского с паспортом. Принесли мы этого щенка домой, привязали на балконе, назвали Жучкой и стали воспитывать. А когда пришла зима, поместили его в гардероб, где он продолжал расти и развиваться. Одним словом, хорошая собачка попалась, ласковая, красивая. Вот только шишки у нее на голове росли и борода со временем появилась. А что одну капусту ела, так мы этому большого значения не придавали. Но конечно с шишками и бородой не мирились. Стас их каждую неделю напильником спиливал и бороду подстригал, а я отвечал за дрессировку. Дам, бывало Стасу в зубы кочерыжку, он по комнате на четвереньках скачет, а Жучка за ним наблюдает, учится. Правда дрессировке она поддавалась плохо, очень уж нежная была. Понюхает, например, носки Стаса, я говорю «Ищи!», а он глаза зажмурит, хвост на трюмо и валится без сознания. Словом, возились мы с нашей Жучкой всю зиму, готовились к выставке служебных собак. И конечно мечтали о том, как завоюем медали, повесим их на себя и будем носить. Жили мы теперь тихо, ни с кем не ссорились, хотя один раз домоуправ и попытался к нам привязаться. Сижу я как-то на кухне, чай с капустой пью, а Стас в окно смотрит. Целеустремленный такой, найдет дело по душе – ничем не оторвешь. – Смотри-ка, домоуправ с улицы нашу жучку разглядывает, – говорит. – А она? – А она его, – отвечает он. – Интересно, что глаза у обоих одинаковые. – Неужели и домоуправ сиамский? – удивился я. – А черт его знает, – говорит Стас, – очень даже возможно. Он тоже говорят, капусту любит. Пять бочек насолил. Постой! Кажется с нашей Жучкой ругается. Не иначе сейчас к нам пожалует. И действительно, не успели мы и на балкон выскочить, чтоб Жучку защитить, как домоуправ к нам заявился. И сразу в крик: – Козла,– кричит, – в коммунальной квартире держать нельзя! От него вонь, он диссонанс вносит! Мы со Стасом переглянулись. Слова-то, какие придумал: «вонь», «диссонанс», тоже композитор нашелся. – Где козел? – испугался Стас. – У вас на балконе! – разоряется тот. – Опять правила общежития нарушаете! – Ну, ты и артист! – говорит Стас. – У самого на клумбе морковь, а мы нарушаем. – А это он про нашу жучку, наверное? – догадался я и помахал перед носом домоуправа жучкиным паспортом. – Жучка, ко мне! Сидеть! Стоять! Дай лапу! Ну, Жучка конечно прибежала и на домоуправа уставилась. А взгляд у нее чистый, ласковый, не то что у некоторых. Ну и вообще вывела его из равновесия, только пуще разозлила. – Вы мне не указывайте, это я вам могу указать! Скотину дома держать нельзя! На испуг нас хотел взять, признаки какие-то, видите ли нашел. Тогда я его немного приструнил. – Не злите овчарку, – говорю, – дорогой гражданин домоуправ. – А то она у нас плохих людей терпеть не может. В клочья вас разорвет. Словом, тогда мы его кое-как выпроводили. Хотя, уходя он все кричал: – Если это собака, то я по-вашему кто? – Не знаем, не знаем, – сказал Стас, – мы вашего паспорта не видели. Больше мы Жучку до самых соревнований на балкон не выпускали и гулять не выводили. Но когда настал торжественный день, надели на нее намордник и потащили за поводок на стадион. На стадионе тоже были трудности. Помню, судья сразу стал к нам привязываться. С соревнований хотел снять, бодалась видите ли и траву щипала! Что ему, травы жалко! Или может в правилах бодаться запрещено? Ничего подобного! Отвергли мы все его претензии, как необоснованные и паспорт показали. Вообще он долго не унимался. «У нее рога, у нее копыта!» и всякое другое. Тогда я еще сказал: – Порода такая, деревня! Что ты в собаках понимаешь? Но Стас умнее поступил, успокоил его. – Осложнение это у нее, – говорит, – от капусты. Рассосется со временем. Само пройдет. А что хвост короткий – не беспокойтесь, он все равно крепко держится. А Жучка наша, между прочим, задирой оказалась. Пока мы с судьей спорили, успела с соседом подраться. Голову опустила, хвост – наоборот, и чувствую, сейчас с ним разделается. А вообще-то надо сказать, что остальные участники соревнования нам не понравились: злые, кривоногие, слюнявые. Отвратительные создания! Жучка тогда на старте немного пробуксовала. Было такое. Но потом вперед вырвалась. А дальше... ну, этот, который к ней приставал, первый начал... Коробочку сделали, профессионалы! Даже ошейника не осталось. Съели по-видимому, я так думаю. Во всяком случае, на финише облизывались, медалисты! Да и по глазам видно, что хулиганили по дороге. А Стас – фанатик собаководства, расстроился – кошмар! – Это им даром не пройдет, – говорит, – пойдем медаль выбивать! – Эх, какую медаль! – говорю. – Нет нашей Жучки, все пропало! – Ничего, – говорит, – не вешай носа, – я добьюсь признания. И мы пошли к судье, Стас от природы Тактичный такой, вежливый. Как заорет на ухо судье: – Медаль давай, охламон! Наша Жучка первой пришла! – Да, а где она ваша Жучка? – говорит судья, нахальный такой и смеется. – Она затормозить не смогла и поэтому далеко убежала, – говорит Стас. А судья опять как засмеется: – Вот когда, – говорит, – козу свою тормозить научите, тогда и медаль дадим. Конечно, после такого заявления, мы в других состязаниях участвовать отказались, хоть и задание было легкое: покусать кого-то. – Опозорили нас эти слюнявые лопоухие гангстеры, – говорит Стас. – Им чего? Пообедали за наш счет и довольны! Шли мы тогда домой грустные и думали чем бы заняться и куда капусту деть? У нас ее полная квартира, не считая балкона. Но тут Стас выручил. Он вообще решительный и самоотверженный, а тут вообще как герой поступил. – Не бойся, – говорит, – ее всю сам съем! – А вот это отлично! – обрадовался я. – Молодец! Только хочу тебя предупредить: если у тебя от капусты какие-нибудь осложнения возникнут, ну наросты или еще чего – спиливать сам будешь, я этого делать не умею. Когда лекарства бессильны Через два часа больной стало легче, она открыла глаза, увидела медсестру Машеньку и стала кричать на всю палату: – Отдай сапоги! Отдай сапоги! Гуманная Машенька лекарств для восстановления здоровья больной не жалела. – Лежите тихо, – говорила она, – вам нельзя громко разговаривать. Вы еще очень слабы. – Обманщица! – шипела больная. – Наглая обманщица! – Спокойно, – мягко говорила Машенька, делая очередной укол, – сапоги я вам не отдам. Мне они очень понравилось. Я вам лучше лишний укол сделаю. – Хамка, да знаешь ли ты, как трудно достать эти сапоги? Тридцать пять рублей – это не цена. Я за них девяносто возьму! Несчастливый день для Кувалды Павловны, так звали больную, начался сегодня утром на толчке, куда она пришла, чтобы продать тридцатипятирублевые сапоги за девяносто рублей. К ней подошла застенчивая девушка с тугим выпуклым кошельком в руках и спросила, не продает ли она мутоновую шубку. Кувалда Павловна предложила ей сапоги. Девчонка отдала Кувалде Павловне подержать свой кошелек и так увлеклась примеркой сапог, что не заметила, как та на цыпочках отошла подальше и, затерявшись в толпе, сиганула с базара. Покатавшись предварительно по городу на трамвае, Кувалда Павловна помчалась домой, закрыла за собой дверь на все замки и открыла кошелек. Именно где-то здесь ей стало плохо. С криком «Обманщица!» она стала швырять на пол дорогие вещи из серванта и пинать полированные бока польского гарнитура. Потом у нее закружилась голова, и она грохнулась на пол. На шум прибежали соседи, не без труда выломали три замки и два засова и отправили старушку в больницу на «скорой помощи». В это же самое время девушка, примерявшая сапоги, увидев, что тетя, прихватив ее кошелек, исчезла, обессилела от ужаса и побрела в новых сапогах по базару. В сумочке проклятая тетка утащила у нее пятьсот рублей, предназначенных на шубу. Девушка в полуобморочном состоянии пришла домой, легла на диван и тут с большой радостью заметила, что деньги преспокойненько лежат под салфеткой на тумбочке. По всему выходило, что тетка унесла у нее вместе с кошельком только тридцать пять рублей, как раз столько, сколько было указано на новеньких сапогах. Девушка, которую как раз и звали Машенька, тут же почувствовала себя счастливой, быстренько собралась и побежала на дежурство в больницу, где и встретилась с тетей, которая утащила у не кошелек. Машенька и Кувалда Павловна тотчас узнали друг друга и между ними возникло упомянутое противоборство. – Отдай сапоги, слышишь? – Не унималась больная. – Не отдам, – мягко, но твердо говорила Машенька. – Я их у вас купила. Кошелек, который вы утащили, как раз и содержал в себе тридцать пять рублей. – Обманщица! Я их за девяносто хотела продать! – Но это спекуляция, – возражала Машенька. – Не твое дело! Злилась Кувалда Павловна. – Конечно, не мое, – соглашалась Машенька, – спекуляция ваше дело. Но нам лучше всего не спорить. Вам это может повредить. – Ты мне рот не затыкай, – возмущалась больная, не слушая предупреждений медсестры, – набьют кошелек какой-то дрянью и ходят по базару, жулики! – Я тут ни при чем, это кошелек такой, – тихо, чтоб сильно не расстраивать больную, возражала Машенька, – он выпуклый сделан. – Сама ты выпуклая! – разорялась больная. Между тем в результате непрерывных препираний с медсестрой здоровье Кувалды Павловны стало ухудшаться, а потом ей стало совсем плохо. Врачи прилагали героические усилия, чтоб спасти Кувалду Павловну. Медсестра Машенька не жалела лекарств, но все было без толку. Лекарства не помогали. Больная, закрыв глаза, лежала бледная, без движения. Иногда она вынимала изо рта кислородную трубку, несколько раз повторяла в бреду: «Отдай сапоги, отдай сапоги!» – и снова вставляла трубку обратно. Машенька с ней совсем измучилась. Наконец она не выдержала, сбегала домой, завернула сапоги в чистую бумагу и принесла их в палату. – Кувалда Павловна, Вот ваши сапоги, целые и невредимые, – сказала она. Больная тут же открыла глаза, бросила кислородную трубку, схватила сапоги и начала выздоравливать. О чем говорили голубые глаза профессора Лектора товарища Надувайло долго чихвостили на общем собрании за плохое чтение лекций и халатное отношение к своим обязанностям. Одни говорили, что он не знает предмета и поэтому болтает глупости, другие – что он спит на лекциях, третьи рассказывали, как студенту подсунули ему в бумаги список пожарного инвентаря института и чтение этого списка заняло у Надувайло всю лекцию. Надувайло сидел на своем месте, сердито сопел и наконец попросил слова. – Товарищи, – сказал он, обводя зал круглыми обиженными глазами, – кто много мыслит – тот долго выступает, и поэтому я буду выступать долго. Все что тут про меня сказали, есть безусловная неправда, я расскажу вам все совершенно по-другому, то есть правильно. На самом деле, друзья, я являюсь очень хорошим лектором, с которого вам всем нужно брать пример. А все те, которые критиковали меня и те, кого хвалили, таковыми не являются. Недаром обо мне очень хорошо хотел отозваться наш замечательный покойный профессор Иванов. Вы все, конечно, знаете, что не очень давно он посетил мою лекцию, оставив в моих руках неопровержимые факты, начисто отвергающие ваши сомнительные вымыслы. И на этом я остановлюсь подробнее. Когда они, профессор Иванов Иван Иванович, сидели на моей лекции, уставя на меня свои голубые глаза, я видел, что моя лекция им определенно нравится. Их голубые глаза выражали целую гамму чувств, а не одно какое-нибудь чувство. Среди этих чувств я видел большой интерес и, скажу прямо, неподдельный восторг. Они слушали меня с упоением, взмахивая то руками, то ногами и иногда порываясь что-то сказать. Козе понятно, что им, профессору, не терпелось выразить мне свое восхищение и благодарность. Несколько раз они даже пытались встать для того, чтобы подойти и обнять меня, а может быть, даже и поцеловать. Их глаза, как два голубых огонька, то вспыхивали, то туманились от нахлынувших, несомненно, добрых чувств. По глазам Ивана Ивановича я видел, что меня отличает от всех вас глубокое знание материала и творческий подход ко всем проблемам. Особенно его изумлял мой язык, которым я могу говорить все, что угодно, и по любому вопросу. Вот так обстояло дело, товарищи, на самом деле. Я знал, что после лекции Иван Иванович напишут обо мне великолепный отзыв и расскажут об этом всем вам. Одним словом, по их голубым глазам я видел, что у меня большой талант и другие личные качества. Вместе с тем я знал, что они очень старенькие и скоро, по всей видимости, загнутся. И, как вы знаете, это подтвердилось. Профессор не смогли справиться с огромным счастьем, которое свалилось на них в ходе моей лекции, они не вынесли этого и скончались. Одним словом, счастье схватило и не отпустило. Вот поэтому, товарищи, я хочу внести в протокол собрания абсолютно другие предложения, а именно: – отметить исключительно хорошее впечатление, произведенное мной на профессора Иванова; признать критику отдельных лиц и всей комиссии в мой адрес недействительной и привлечь виновных к ответственности; признать мои лекции образцовыми; организовать кружок по изучению моего передового опыта; организовать новую комиссию по проверке всех вас и сделать меня председателем; назначить меня в ближайшее же время каким-нибудь начальником на факультете и как-нибудь навязчиво поощрить недорогим но ценным подарком. Предупреждаю, в случае отказа от выполнения внесенных мной конкретных предложений, я буду очень сильно обижаться как на отдельных товарищей, так и на весь коллектив в целом и вместо дальнейшей плодотворной работы буду строить козни и устраивать склоки, одним словом, стану среди вас как паршивая овца. Председатель собрания от этой речи сморщился, как высохший стручок красного перца. Он наклонился к секретарю с трудно выговариваемой фамилией Демагогогоняев и шепнул: – Ну вот, как всегда наболтал. Опять как с гуся вода. Что делать? – Он не прав, – абсолютно спокойно заметил Демагогогоняев, – я сам выступлю, нужно развеять эту чертовщину. Объявляй. Председатель обрадованно кивнул и встал. – Кто еще желает выступить? – спросил он. Все шушукались, в нерешительности поглядывая друг на друга, и рук не подымали. – Тогда слово предоставляется товарищу Демагогогоняеву, – объявил председатель. Демагогогоняев неторопливо встал, вышел на трибуну, вынул из кармана бумажку, чтоб никто не подумал, что он решил выступить, не подготовившись, и начал. – Товарищи, – сказал он, – все мы знаем, что профессор Иванов действительно скончался, будучи на лекции товарища Надувайло. Был такой факт, и от него не отмахнешься. Но был, товарищи, и другой, не менее интересный факт. Никому из вас неизвестно, что мне посчастливилось говорить с Иваном Ивановичем на различные темы ровно за одну минуту до его безвременной кончины. А произошло это следующим образом. В тот день я почувствовал, что посещение лекции товарища Надувайло не пройдет даром для профессора Иванова. Мне было ясно – старику несдобровать, но отменить я не мог, так как оно было запланировано. Поэтому, собрав все неоконченные дела, все несогласованные решения, я пошел к аудитории, где шла упомянутая лекция, и, открыв дверь, осторожно, чтоб не мешать, встал на четвереньки и пополз к профессору. Я тронул товарища Иванова за туфлю и сказал: – Добрый день, Иван Иванович! Профессор, как вы все уже наверное, догадываетесь, глянул под стол и приветствовал меня. – Здравствуй, милый человек Демагогогоняев! – сказал он. – Как ты поживаешь? – Спасибо, ничего, – ответил я, – а вы? – Плохо, сказал Иванов, – Надувайло меня сегодня доканает. Вишь, какую чушь порет! – Вижу, – сказал я из-под стола. – Тут кое-какие бумаги нужно согласовать, причем срочно. А то я смотрю, вы плохо себя чувствуете. Ты прав, – сказал профессор, – помру я нынче, непременно помру, потому что Надувайло даже остановиться не хочет. Нет, не успеем мы с тобой, брат, ничего согласовать, но одно я тебе все-таки сказать успею, только по секрету. Я, конечно, сел по-турецки и приготовился слушать. – Говорите, Иван Иванович, я все исполню, – сказал я. Профессор покряхтел, потом наклонился и шепнул мне на ухо: – Демагог он, Надувайло, халтурщик и нахал, но схватить его за руку будет очень трудно. – Да неужто? – говорю я. – Ай-яй-яй! – Да, – продолжал наш дорогой профессор (Пусть земля ему будет пухом!), – и поэтому его нужно все время держать под контролем и постоянно ставить на место, а то он без меня непременно в начальники вылезет. – Да ну! – опять удивился я из-под стола. – неужели все время? – Да, брат Демагогогоняев, такие никогда не успокаиваются, – грустно сказал профессор, – это все, что я хотел тебе сказать. А теперь продай, дорогой! Ползи к нашим и на ближайшем профсоюзном собрании обязательно выступи и все расскажи. Демагогогоняев замолчал, ковыряя в ухе спичкой. Многие женщины в зале заплакали, а мужчины строго посмотрели на Надувайло. – Тише, сказал председатель, – выступающий, наверное, еще что-нибудь хочет сказать. – Да, ответил Демагогогоняев, – я хочу. Я хочу сказать, что все это, товарищи, еще не самое главное. Это были, можно сказать, просто интересно-трагическо-историческо-познавательные подробности и больше ничего. В зале притихли. Демагогогоняев уставился в бумажку, а Надувайло, правда не очень уверенно, но все же продолжал нахально улыбаться. – А самое главное, – наконец продолжил Демагогогоняев, – это то, что напоследок профессор Иванов полез под стол и от всего сердца, как сейчас помню, поцеловал меня в темячко. И тут я увидел... Демагогогоняев взял графин и стал медленно наливать в стакан воду. Все сидели н дыша. Надувайло перестал улыбаться и выпучил глаза. – И тут я увидел... Демагогогоняев медленно пил из стакана воду. В зале все подались вперед. Надувайло тяжело задышал. – И тут я увидел... Демагогогоняев поставил стакан на место, покашлял и снова стал наливать из нрафина воду. Челюсть у Надувайло отвисла. – И тут я увидел, что у профессора Иванова обыкновенные черные глаза, а вовсе не голубые, – быстро закончил он. Что тут поднялось! Все вскочили с мест и громко заговорили. Надувайло, как прохудившийся бурдюк, выпустил из себя воздух. Он разевал рот, но не смог сказать в свое оправдание ни слова. Он был подготовлен ко всему, но только не к этому. – Вот теперь все, я кончил, – сказал Демагогогоняев и сел на место. – Ну что ж, – сказал председатель собрания. – Сделаем выводы. Предлагаю следующую резолюцию по вопросу о лекторе Надувайло: предлагаем лектору товарищу Надувайло больше работать над собой, повышать качество своих лекций, правильно воспринимать критику в свой адрес, меньше требовать от сотрудников и больше от себя и впредь больше никогда не пытаться вводить коллектив в заблуждение. Отказать товарищу Надувайло в повышении, премировании и в других нахально выдвигаемых им требованиях... Голосование было единогласным, потому что, находясь в полнейшей прострации, Надувайло охотно поднял руку против самого себя. Когда зал опустел, председатель собрания толкнул Демагогогоняева в бок. – Ну здорово ты его! Убил! Однако признайсы, старик, что все это ты выдумал? Демагогогоняев устало отнекивался. – Нет, ты все-таки скажи, – приставал председатель, – что все это придумал, то есть высосал из пальца? – Ну почему же все, – наконец выдавил из себя Демагогогоняев, – наврал, конечно, кое-что, например, про глаза, но ведь дело не в этом, главное, что у профессора Иванова действительно был громадный авторитет, вот та-а-акой! А это, сам знаешь, не шутка, особенно в руках таких, как Надувайло. |
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
