Литературный Башкортостан

Проклятая деревня

Иван Дрычик остановил машину и сверился с атласом. Всё правильно: сейчас нужно повернуть на запад, и всего через десять километров покажется синий щит-указатель с надписью «Похмелецк». Иван закрыл атлас и снова зал газ.

Несколько дней назад ему позвонил бывший однокурсник, Максим Удалов, и пригласил к себе в гости. Иван согласился. Однажды он уже бывал у Максима и неплохо провёл время. Кроме того, Похмелецк стоял посреди почти нетронутых лесов и вокруг были замечательные виды, так и просившиеся на бумагу. Иван был преуспевающим художником-иллюстратором. Последние три года он зарабатывал на жизнь, иллюстрируя книги другого своего однокурсника, Ивана Жаркова.

Иван вёл машину, а его мысли в это время были очень далеко. Он думал о своих однокурсниках и однокурсницах. Иван Жарков стал известным писателем, сколотившим все свои деньги на ужастиках. Кто-то стал бизнесменом, кто-то – знаменитым адвокатом… Один лишь Максим вернулся после окончания учёбы в свою провинцию и, кажется, ни в чём не преуспел.

Внезапно Иван резко нажал на тормоз. Что-то было не так.

Он вышел из машины и огляделся. Вроде бы всё было так же, как четыре года назад, когда он впервые приехал сюда. Ну… почти всё.

Не считая высокой колокольни, торчащей над деревьями.

Четыре года назад её не было – Иван помнил это совершенно точно. У него была феноменальная, почти фотографическая память, как у любого профессионального художника. А уж эту колокольню, словно вышедшую из песни «Чёрного кофе»^[2], он просто не мог не запомнить.

Сначала Иван подумал, что её могли построить недавно, но потом отмёл эту мысль. Во-первых, в таких городках, как Похмелецк, время, по существу, не течёт, и любое изменение в устоявшемся размеренном быте подобно концу света. Во-вторых, зачем бы строить церковь в десяти километрах от города? И в-третьих, сама колокольня выглядела покосившейся и потемневшей от времени.

Иван достал папку и быстро набросал колокольню. Хотел вернуться в машину, но передумал. Вместо этого он запер все дверцы и багажник и пошёл туда, где торчала странная колокольня.

Вскоре Иван остановился. В воздухе висел странный тяжёлый дым.

Иван насторожился. Лесной пожар – дело серьёзное. Тем более что вокруг полно торфяных болот…

Он принюхался. Нет, запаха гари не было. Этот дым вообще не имел ни вкуса, ни запаха. К тому же не было ощущения сухого жара, как обычно бывает вблизи огня.

Внезапно Иван почувствовал на себе чей-то взгляд и резко обернулся.

Рядом с ним стояли двое детей, мальчик лет четырёх и девочка лет семи. Мальчик был в белой рубашке и коричневых штанах, девочка – в красном сарафане. Её голова была повязана белым платком. Дети словно сошли с иллюстрации учебника истории древней Руси.

Дети посмотрели на Ивана и захихикали. Его одежда показалась им такой же странной, как их наряд – ему. Потом они переглянулись и заговорили на каком-то странном языке. Язык звучал сходно с русским, украинским, родным языком Ивана, и даже польским. Иван прислушался… и понял. Его брат учился в духовной семинарии, и от него Иван нахватался отдельных церковно-славянских слов и фраз. Дети говорили на чистейшем древнеславянском!

Мешая русские, украинские и древнеславянские слова, Иван спросил, как называется их деревня. Дети похихикали над странным выговором Ивана, но ответили, что деревня называется Поганая, а их зовут Маша и Илья. После этого они убежали.

Иван достал из папки чистый лист и нарисовал детей по памяти. Потом убрал рисунок и пошёл дальше.

Через минуту он оказался на ярко освещённой солнцем поляне.

Поляну пересекал ручей. На берегу лежало поваленное дерево. На его стволе сидела, глядя куда-то вдаль, красивая девушка. Она была одета так же, как девочка, которую Иван видел несколько минут назад, только сарафан девушки был белым, а не красным. Платок упал на плечи, открывая светло-русые волосы, заплетённые в косу. Девушка сидела в профиль к Ивану, совсем не замечая его.

Стараясь шуметь как можно меньше, Иван достал чистый лист и принялся рисовать.

– Ты что делаешь?!

От неожиданности Иван вздрогнул. Карандаш в его руке дёрнулся, прочертив по бумаге странный зигзаг.

– Ты что делаешь? – повторила девушка. Говорила она на том же языке, что и дети.

Иван смущённо пожал плечами:

– Да так… рисую. Хочешь посмотреть?

Он показал девушке рисунок. Девушка посмотрела на бумагу, потом на Ивана… и улыбнулась.

– Как тебя зовут? – спросил Иван.

– Алёна, – ответила девушка и снова улыбнулась. – А тебя как?

– А меня Иван. Как в сказке: Иванушка и Алёнушка.

– Ты странник?

Иван пожал плечами, потом кивнул. Действительно, кто он ещё? Странник и есть.

Алёна снова улыбнулась. Поправила платок. И сказала:

– А пойдём к нам!

Иван подумал и кивнул.

Деревня полностью оправдывала своё название. Дома покосились и разваливались буквально на глазах. В окнах почти не было целых стёкол. Брёвна стен прогнили почти насквозь.

Наконец у Ивана появилась возможность рассмотреть колокольню вблизи. Она оказалась потемневшей не столько от времени, сколько от грязи. Словно через деревню прокатился селевой поток.

«Селевой поток? – подумал Иван. – Не смешно. Здесь, вдали от гор? Это невозможно!»

И, тем не менее, всё выглядело именно так.

Над деревней поднимался всё тот же странный дым без запаха. Он почти закрывал солнце.

Впрочем, нет. Запах всё же был. Пахло гнилью и застоявшейся водой. Пахло болотом.

– Это дым земли, – сказала Алёна, словно прочитала мысли Ивана. – Господи, как же он мне надоел!

– А что, странник, – спросил Алёнин отец, – ты, говорят, малюешь важно?

Иван уже понял, что это переводится «хорошо рисуешь». Он пожал плечами:

– Как могу, так и малюю.

– А ну-ка, покажи ещё раз Алёнину персону.

Иван достал из папки портрет. Мужик стал его рассматривать. Иван между тем оглядывал убранство избы.

Здесь было ничуть не лучше, чем на улице. Если не хуже. Всё буквально заросло грязью. И этот запах болота… Здесь, в замкнутом пространстве, он ощущался особенно сильно.

Внезапно с улицы донёсся странный дребезжащий гул. Иван прислушался и понял, что это звонит треснутый колокол.

Алёнин отец отложил рисунок и подошёл к окну.

– Каждый день, – вздохнул он.

Ивану стало интересно, что такое тут происходит каждый день. Он тоже подошёл к окну и выглянул.

Старая исхудавшая кляча медленно тащила полусгнившую телегу. В телеге стоял гроб. Рядом сидели двое бородачей с трубками в зубах. Следом шли дети, которых Иван недавно видел в лесу. Маша и Илья.

– Каждый день, – повторил Алёнин отец. И вздохнул.

Дышать становилось всё труднее.

– Слушай, странник, – внезапно сказал мужик, – дорисуй-ка вот тут те похороны. – Он ткнул пальцем в угол Алёниного портрета, где оставалось ещё немало свободного места.

– Зачем? – удивился Иван.

– Для почёта.

Иван пожал плечами и быстро набросал в углу листа только что увиденное. Он знал, что это добавление легко можно убрать в любой момент.

Болотный запах становился всё нестерпимее. Иван почувствовал, что его вот-вот стошнит. Кое-как извинившись, он выскочил на улицу.

Дышать сразу стало легче. Иван пошёл без всякой определённой цели.

Дорога привела его на кладбище.

Оно казалось таким же странным, как и вся эта деревня. Все надгробья без исключения были деревянными крестами с маленькими двускатными крышами. Иван достал новый лист и наскоро набросал пейзаж.

Внезапно ему показалось, что он понял, в чём дело.

Он вспомнил статью в какой-то газете. В ней говорилось о колонии староверов где-то в Сибири. Староверы понятия не имели ни о том, что в России произошло уже несколько революций, ни об электричестве. Так они и жили, полностью изолированные от остального мира. Ивану пришло в голову, что он попал в такую же колонию. Странно только, что она находится буквально под боком цивилизации.

Он убрал новый рисунок и оглянулся.

По узкой тропинке между могил шла Алёна.

Иван дождался, пока она поравняется с ним, и пошёл рядом.

Они остановились у ничем не примечательного креста.

– Вот… тут матушка моя, – прошептала Алёна. Она опустилась на колени и заплакала.

Иван пригляделся и прочёл на сгнившем дереве дату:

1463 отъ Р. Х.

Тысяча четыреста шестьдесят третий год?

Это невозможно!!!

Впрочем, вполне возможно, что резчик ошибся… а Алёна настолько убита горем по матери, что не в состоянии заметить такую мелочь. Или, что ещё более вероятно, он сам неправильно прочёл. В этих старинных закорючках слишком легко ошибиться.

Иван пошёл дальше, рассматривая другие могилы.

На всех без исключения крестах были выбиты даты многовековой давности. Даже на самой свежей могиле.

«Сюжет как раз для Жаркова, – подумал Иван. – Гарантирую, он за эту идею сразу ухватится. А иллюстрации уже готовы».

Но нужно рассказать об этом как можно быстрее. Иначе тут будет уже нечего описывать.

Нечего и некого.

Размышления Ивана прервал колокольный звон.

– К вечерне звонят, – сказала Алёна. Оказывается, она незаметно подошла к нему.

Иван огляделся и с удивлением понял, что солнце почти село. Неужели он проторчал тут почти весь день?

– У нас тут быстро время летит, – сказала Алёна. – Слишком быстро.

– А сейчас все в церковь пойдут? – спросил Иван, чтобы не молчать.

– Да какое там, – махнула рукой девушка. – У нас тут никто в церковь не ходит, всё больше в кабак.

Они пошли прочь. Ивану хотелось обнять Алёну или хотя бы взять её за руку. Он чувствовал, что влюбился окончательно и бесповоротно. Как в сказке. Даже их имена подходили друг другу, как в сказке: Иван и Алёна…

Но, к сожалению, жизнь мало похожа на сказку. Ивана охватило предчувствие, что из их отношений ничего путного не выйдет.

Люди тянулись к маленькому грязному домику. Иван понял, что это и есть кабак. Некоторое время он стоял столбом… потом вошёл. Ему безумно хотелось выпить.

Неопрятная старуха с крючковатым носом, вылитая Баба-Яга, сразу же поставила перед ним деревянную рюмку. Иван полез в карман, но старуха остановила его движением руки.

– Нам твои деньги без надобности, странник! – хохотнула она. – Халява!

Иван сел за стол, взял рюмку и залпом выпил.

Водка обожгла его внутренности, как керосин, потом по телу разлилось приятное тепло. В голове зашумело. Никогда Иван не пробовал такой крепкой водки.

– А, странник! – раздался рядом весёлый мужской голос.

Обернувшись, Иван увидел Алёниного отца.

– Тут такое дело, странник, – продолжал тот. – Батюшке Никону иконописец нужен, а то образа совсем негодные стали. Ты как, согласен?

Иван пожал плечами:

– Да я вообще-то завтра уйти собирался…

Мужик расхохотался:

– Завтра? Ну, завтра и поговорим.

Он хлопнул Ивана по плечу и отошёл.

Иван вышел на улицу и закурил.

Внезапно ему захотелось упиться до чёртиков. До посинения. До полной потери памяти.

За спиной послышался шёпот:

– Странник!

Рядом стояла Алёна.

– Странник, тебе уходить надо! – сказала она. – Немедленно!

– Но почему? – удивился Иван.

– Ни о чём не спрашивай. Просто уходи.

Одной рюмки, конечно, мало, чтобы развязался язык. Но… то ли водка была слишком крепкой, то ли дело было в том, что Иван выпил на голодный желудок…

– Алёнушка! – прошептал он. – Девочка моя! Ты не представляешь… я же тебя сразу полюбил!

Алёна заплакала.

– Ванечка! Ой, Ванечка! – Кажется, впервые она назвала его по имени. – Я ведь тебя тоже полюбила! Но именно поэтому – уходи…

– Но почему?!

Алёна махнула рукой:

– Ладно, я тебя провожу до окраины. Ты там немного постой, а потом, когда колокол двенадцать раз пробьёт – возвращайся. Но только не раньше!

Она потянула его за руку. Иван ничего не понимал, но пошёл.

За деревней они остановились.

– Я тебе потом всё объясню, – сказала Алёна. – А пока постой тут… ради меня.

Она поцеловала Ивана и быстро пошла прочь. Её белое платье и белый платок некоторое время мелькали в темноте… потом исчезли.

И тут начал бить колокол.

От этого звука Ивана пробрало до костей. Он вскрикнул. Крик отразился от деревьев, ему ответила сова.

Десять ударов… одиннадцать… двенадцать.

– Пора, – прошептал Иван и пошёл вперёд.

Внезапно земля под ногами стала подозрительно мягкой. В нос ударили характерные болотные запахи – гораздо сильнее, чем в деревне. Иван понял, что идёт совсем не в ту сторону.

Он решил вернуться в машину… но обнаружил, что не знает, в какую сторону идти.

– Ладно, завтра разберёмся, – сказал себе Иван. Он лёг под дерево и вскоре заснул.

– Загулял, парень?

Иван открыл глаза.

Над ним стоял старик в мешковатых штанах и футболке с надписью «Нирвана», явно позаимствованной у внука или правнука.

– Много вас таких нынче, – продолжал старик. – Э, ты чего потерял?

Иван огляделся. Оказывается, он ночевал на краю болота. Ни колокольни, ни деревни не было видно.

– А деревня Поганая далеко отсюда? – спросил он.

– Как ты сказал?! – воскликнул старик, меняясь в лице.

– Поганая, – повторил Иван. – А что?

Старик внезапно перекрестился.

– Ради бога, не произноси ты этого названия… тем более здесь. Глубоко эта проклятая деревня… да и нет нам с тобой дела до этого.

Он поспешил прочь.

– Эй, погоди, папаша! – крикнул Иван. – Я ж не знал, что это тебя так…

Старик остановился.

– Ты что, приезжий? – спросил он.

Иван кивнул.

– Тогда понятно. Только… пойдём-ка отсюда. А то как бы нам самим туда не провалиться.

Заинтригованный, Иван пошёл за стариком.

Вскоре они дошли до дороги, где всё ещё стояла машина Ивана.

– Твоя? – спросил старик.

– Моя.

Старик закурил, выпустил большое облако дыма и сказал:

– Ты, парень, приехал и уехал. А у нас тут – вроде сказки страшной. Лет шестьсот назад тут деревня стояла. А потом, уж не знаю за какие грехи, в болото провалилась. Но раз в сто лет она появляется. И все жители ждут, чтоб кто-нибудь проезжий, вроде тебя, добровольно остался у них. Тогда они прощение получат. А человек тот так из болота и не выберется.

– Ты… ты чего такое несёшь, папаша?! – воскликнул Иван. – Я ж там вчера был!

– А в кабаке сидел?

– Ну… было дело, сидел.

Старик усмехнулся:

– Тогда понятно. Только то не деревня была, а город. И назывался он – Похмелецк, верно? У нас в «Пьяном карасе» сами пиво варят – крепкое, зараза! Многие с него напрочь косеют.

Иван развязал папку и протянул старику стопку вчерашних рисунков. Старик принялся их рассматривать.

– Такой колокольни у нас никогда не было, – бормотал он, – и кладбища… да и не одевается так никто… а это что за похороны ты дорисовал?

Иван молча забрал у старика рисунки и стал рвать их, один за другим. Он понял, что не будет рассказывать об этом ни Ивану Жаркову, ни Максиму Удалову. Никому.

– И куда ты теперь правишь? – спросил старик.

Едва шевеля помертвевшими губами, Иван ответил:

– В Похмелецк.

– Ну и хорошо! – обрадовался старик, но как-то наигранно. – Ну и правильно. А ко мне лучше не приближайся. Тёмное это дело…

Он резво побежал прочь, то и дело оглядываясь и крестясь на ходу. Иван посмотрел туда, где ещё вчера виднелась колокольня.

– Прощай, Алёнушка, – прошептал он, чуть не плача.

Так он стоял минут десять, потом сел в машину и завёл мотор.

Его ждал отдых на озере.

Уроки Казимира Ивановича

Моей любимой учительнице,

Светлане Васильевне Тарасовой.

Максим Говоров.

1. Молодой специалист

Казимир Иванович преподавал в шестых классах средней школы основы разговорной речи растений.

Коллеги и проверяющие из гороно поначалу косились на него, как на всякого новатора. Косились – и ворчали, что эксперимент затянулся, а результата, между прочим, так до сих пор и не видно…

Однако как-то раз в городок приехал журналист из областной газеты. Он потолковал с Казимиром Ивановичем и его учениками – одиннадцати-двенадцатилетними ребятишками. «Что изменилось в вашей жизни?» – спросил журналист. «Кью, тью – динннь!» – загомонили в ответ шестиклассники. «И вам это нравится?» – ничуть не смущаясь, продолжал журналист. – «Тирли! Тирли!» Казимир Иванович стоял рядом, прислушиваясь и одобрительно кивая.

Спустя неделю в газете появилась большая статья под заголовком «Учитель века», и проверяющие окончательно махнули на затянувшийся эксперимент рукой. «Чем чёрт не шутит, – решили они. – Может, это и есть самый совершенный способ воспитания – учить разговаривать с цветами… или с плодами». «И вообще, – добавил заведующий гороно, – давайте не будем строить преграды на пути молодых специалистов».

При этом «молодой специалист» был далеко не молод. Было ему чуть-чуть за пятьдесят, и на его голове блестела лысина, окружённая нимбом седых волос. О его личной жизни не знали почти ничего. В его дипломе было написано, что он окончил Вечеградский государственный университет – стыдно сказать, но никто понятия не имел, что это за Вечеградский университет такой. Не было сроду такого учебного заведения, хоть убейте, не было! А в графе «Факультет» значилось: «Наука и жизнь».

Заведующий гороно навёл справки, и выяснилось, что и Вечеградский университет, и факультет «Наука и жизнь» действительно существуют. Но, несмотря на это, коллеги продолжали перемывать косточки Казимира Ивановича.

А Казимир Иванович, не обращая на пересуды ни малейшего внимания, продолжал каждое утро являться на свои диковинные уроки.

Войдя в учительскую, он первым делом вешал на крючок мокрый плащ и ставил в угол чёрный зонтик, вокруг которого немедленно натекала серая лужа. Затем, вежливо раскланявшись с коллегами, Казимир Иванович расчёсывал остатки седых волос вокруг блестящей лысины и шёл в класс.

Посторонний, заглянувший в этот класс, решил бы, что попал по ошибке в сумасшедший дом. За партами сидели от силы двое-трое учеников, остальные расположились кто на подоконнике, кто на шкафу. Некоторые делали стойку на руках перед классной доской. Казимир Иванович не желал ограничивать свободу детей в чём бы то ни было.

– Окна! – говорил Казимир Иванович. И сейчас же окна распахивались как бы сами собой, и дождь начинал стучать по подоконникам. Казимир Иванович командовал:

– Зубарёв, Куликов, Щепотьева – в сад!

Два мальчика и девочка мгновенно оказывались за окном.

– Две-три фразы, не более, – наставлял их Казимир Иванович. – Приветствие… какой сегодня дождь… что нового поведали корни. Вы поняли меня, Зубарёв, Куликов, Щепотьева?

О да, они поняли. Они уже скрылись за полупрозрачной завесой дождя, не оставив и следа на мокрых дорожках.

– А теперь – небольшая распевка, – говорил Казимир Иванович.

– Тью, кью, кью… тирли, тирли – кви! – подхватывали за учителем ученики.

– И что это за уроки такие? – сомневалась техничка, мывшая пол в коридоре.

– Клинннь! – отвечала проходившая мимо завуч.

2. Казимир Иванович и его ученик

Стасику Куликову посчастливилось быть учеником Казимира Ивановича.

Почему выбор пал именно на него – неизвестно. Все свои двенадцать лет Стасик был ничем не примечательным человеком – так же, как его мама-портниха и отец-шофёр. Маму Стасик любил, а отца уважал, поскольку отец разбирался в жизни лучше, чем кто бы то ни было, и говорил только верные вещи. Даже по субботам, когда заряжался хорошей порцией пива.

Услышав о новом учителе, отец сказал, как припечатал: «Умных учить и дурак сумеет, а вот пускай-ка нашего балбеса научит чему-нибудь». Он назвал сына балбесом, но Стасик не обижался, поскольку и сам не считал себя умным.

И уж тем более Стасик не понимал, почему Казимир Иванович выбрал именно его? Не Олесю Макаренко, с которой Стасик дружит с первого класса, и не отличницу Вальку Щепотьеву? Почему именно Стасику было сказано явиться к шести часам вечера на улицу Пушкина, дом три дробь один, не имея при себе ни ручки, ни тетради? («А учебник приносить?» – робко спросил Стасик. «Ни в коем случае!» – замахал Казимир Иванович руками).

И вот теперь Стасик шёл в гости к учителю.

– Может, хоть подтянешься по русскому, – грустно сказала мать, провожая сына.

– Не паси его! – крикнул из кухни отец, вливая в себя очередную бутылку пива.

Стасик вышел из подъезда под проливной октябрьский дождь. Его болоньевая курточка немедленно промокла и облепила плечи и спину. Стасик сплюнул в лужу и побежал на улицу Пушкина, три дробь один. Это было рядом.

То есть это улица Пушкина была рядом. Но дома с номером «3/1» на ней не было.

Стасик растерянно огляделся.

Справа стояли дома с номерами «один» и «пять». Слева – «два» и «четыре». Номера «три дробь один» не было нигде.

Стасик вздохнул. Похоже, он невнимательно слушал, как всегда. Или, как всегда, неверно запомнил…

– Куликов! – внезапно раздался голос. – Что же ты не заходишь?

Кричал Казимир Иванович. Как показалось Стасику, откуда-то сверху.

– А, это… дом-то где? – буркнул Стасик не очень вежливо. – Три дробь один?

– Второй этаж. Лестница справа от тебя, – ответил Казимир Иванович.

Стасик поднял голову – и увидел…

Учитель жил в дупле старого дуба.

– Присаживайся, Куликов, – предложил Казимир Иванович. – Хочешь чаю?

Стасик сказал: «Не-а» – и стал осматриваться. Ничего особенного, комната как комната. Два кресла, письменный стол, книжный шкаф, холодильник и кровать в углу…

Короче, самая обычная комната. Странно только, что в дупле. Вход в дупло служил одновременно и окном, и дверью.

– Тогда почитай книгу, – подумав, сказал Казимир Иванович. – Или можешь посмотреть марки. Впрочем, – добавил он рассеянно, – я, кажется, растерял свою коллекцию…

Стасик взял из шкафа первую попавшуюся книгу и сел в кресло.

Книга называлась «Механика движения коленчатых валов дизельных моторов». Стасик ровно ничего в ней не понимал, но это его не смущало. С ним часто бывало такое: читает он, например, «Томминокеров»^[3] – и незаметно для себя начинает задумываться о чём-то своём. Летят Стаськины мысли галопом в разные стороны; и вот уже нет ему дела ни до действия, ни до персонажей. И вообще понимает он в «Томминокерах» не больше, чем в «Механике движения коленчатых валов». «Смотрит в книгу – видит фигу», – говорил в таких случаях отец.

Все учителя в один голос твердили, что Стасик не способен сосредоточиться. И лишь один Казимир Иванович как-то сказал про него: «Этот мальчик просто бесподобно рассеян». Да, именно так: бесподобно рассеян! Стасик запомнил эти слова, потому что чувствовал, что это – похвала, а хвалили его не так уж часто.

Вот и сейчас Стасик, держа книгу вверх ногами, глядел на страницу, где была нарисована какая-то непонятная схема – а думал об Олесе Макаренко, с которой дружит с первого класса. Странно, почему Олеся выбрала именно его? В их классе есть немало пацанов намного красивее Стасика и гораздо сильнее – например, Серёжка Зубарёв, который занимается каратэ. Но Олеся дружит именно со Стасиком. Олеся – самая красивая из всех девчонок. А скоро в городском Доме Культуры будет ежегодный Праздник Осени… точнее, будет два праздника: один – днём, для детей, другой – вечером, для взрослых. И Стасик поведёт Олесю на детский праздник. А пройдёт пять лет, они будут учиться уже не в шестом, а в одиннадцатом классе – тогда он поведёт её на праздник для взрослых…

Стасик не замечал ничего вокруг. Его глаза горели, щёки раскраснелись, губы шептали что-то, понятное только ему одному…

– Продолжаем наш урок! – неожиданно провозгласил Казимир Иванович. И посмотрел на Стасика, ожидая реакции. Но Стасик умел принимать непонятные слова так же спокойно, как и непонятные книги.

– Сегодня попробуем клён, – сказал Казимир Иванович уже спокойнее.

Старый клён стоял под дождём, грустно роняя листья. С его ветвей капала вода, и казалось, что клён плачет о чём-то своём.

«Расскажу, о чём думает клён», – решил Стасик.

И рассказал.

3. О чём думает клён

Клён всегда стоит на одном месте. Два-три обшарпанных дома – вот и всё, что он видит. Ещё он видит, как над ним летят облака, а по земле идут прохожие. Прохожие отличаются друг от друга лишь головными уборами – кепками, шляпами, платками – а так больше ничем. А когда наступает вечер, люди прячутся в своих обшарпанных домах.

Вверху облака, внизу люди. Больше клёну увидеть не дано, как не дано ему увидеть и свои корни. Корни уходят вниз, в бесконечную влажную тьму, которая наполнена…

Казимир Иванович жестом остановил слова мальчика. (Или мысли. Или то, что когда-нибудь станет мыслями).

Стасик замолчал. А спустя время продолжил.

Вот море – его клён тоже никогда не видел. Это Стасику понятно, он тоже никогда не видел моря и потому не может себе представить, какое оно на ощупь. Но всё-таки Стасику немного легче – он, в отличии от клёна, видел море в кино. А клён изо дня в день вынужден видеть одно и то же – те же дома, те же облака, тех же людей…

Но, если подумать, разве судьба клёна так уж сильно отличается от судьбы красавцев-кипарисов? Надменные вечнозелёные стражи приморских городков, они так же по-своему несчастны. Весельчак южный ветер не трогает ветви. Снег щадит зелень. А они изо дня в день вынуждены видеть море – одно только море, всё то же море, ничего, кроме моря. А ещё – белую дорогу, которая, как ни петляет, а приводит опять-таки к морю…

Стасик прекрасно понимает и клён, и кипарисов. Он сам словно прирос к своему городку, пустил корни на улице Ленина, рядом с улицей Пушкина. И ему как никому другому понятно, как мечтает клён вырваться отсюда – хоть куда!..

– И где же теперь этот чудак? – спросил Казимир Иванович, указывая рукой за окно.

Там, где только что стоял клён, теперь чернели только вывороченные мокрые комья земли.

Стасик не ответил. Они оба – и учитель, и ученик – понимали, что стало с клёном.

Клён улетел.

Разумеется, он понимал, что такой полёт для дерева равносилен смерти. И уж, конечно, он не мечтал долететь до моря. Но ему хотелось увидеть хотя бы соседнюю улицу. И он готовился к этому полёту долго – может быть, всю жизнь!

Стасик помолчал и добавил:

– Но вместо соседней улицы оказалось море. Клён всё-таки увидел его…

– Девятьсот пятьдесят, – ответил Казимир Иванович. Так он выставил оценку. Оценки он выставлял по странной тысячебалльной шкале, объясняя это тем, что успехи его учеников не укладываются в обычные пять баллов.

Но даже при такой системе «девятьсот пятьдесят» получали немногие. А тысячу не получал ещё никто.

4. Кочующее озеро

Стасик Куликов продолжал жить своей обычной жизнью. Он получал в школе двойки и тройки, смотрел телевизор и гулял с Олесей. К этой жизни прибавились странные уроки в дупле. С этих уроков Стасик уходил с ощущением чего-то невыразимо прекрасного, одновременно вызывающего почти смертельную тоску.

В ноябре Олеся стала ходить на эти уроки вместе со Стасиком. Что там происходило – ни он, ни она не рассказывали. Просто потому, что у них не находилось для этого слов.

Однажды, в начале декабря, Казимир Иванович предложил устроить воскресную экскурсию в лесопарк.

– Если у вас будет желание, – сказал он, – приходите к одиннадцати утра к школе. А сейчас можете идти, урок окончен.

В субботу разговорная речь растений была последним уроком. Стасик проводил домой Олесю – она жила напротив школы – и пошёл к себе. Ему хотелось о многом подумать. Но почти сразу он понял, что подумать не получится. У ворот школы его поджидал Серёжка Зубарёв, которого одноклассники звали просто Зуб.

Зуб не любил Стасика, но со всеми остальными ему было не по дороге. К тому же Серёжка чуть ли не каждый день совершал «великие открытия», о которых надо было кому-нибудь – всё равно, кому – рассказать, и желательно немедленно.

Увидев, как на Серёжкином лице расцветает ехидная улыбка, Стасик понял, что Зуб опять что-то «открыл». И не ошибся.

– Знаешь, – заговорил Зуб, напустив на себя таинственный вид, – я сделал великое открытие. Наш Казимир ни в чём ни фига не рубит. Ни в русском там, ни в матике – ваще ни в чём. А все остальные – бараны. Проверить-то некому! – С каждым словом Зуб заводился всё сильнее. – Разговорная речь растений… да во всём мире ты второго такого специалиста не найдёшь!

– Но ведь многие научились, – возразил Стасик.

Зуб расхохотался:

– В том-то и прикол, что никто не научился, все только притворяемся! Мы сидим да лопочем всякие «тирли-мирли», чтоб вместо урока по саду бегать! Короче, Казимир неплохо устроился.

Никакой реакции это «великое открытие» у Стасика не вызвало. Он только подумал, что завтра экскурсия и снова придётся видеться с этим Зубарёвым…

И Стасик, ничего не ответив, пошёл в свою сторону. Зуб только крикнул ему вслед, что «Казимир неплохо устроился» и «все вокруг – бараны».

На следующий день было холодно и шёл сильный снег. Может быть, поэтому на школьный двор не пришёл никто, кроме Стасика и Олеси. Ну кому охота тратить единственный выходной на какую-то там экскурсию? Да ещё в такой холод? Всё равно Казимир Иванович за это двойки не поставит.

Самого Казимира Ивановича это ничуть не смутило.

– Хорошо, что вы пришли! – обрадовался он, увидев Стасика и Олесю. – Ну, пойдём на автобус.

Единственный городской автобус останавливался здесь же, около школы.

– Казимир Иванович, – вдруг спросил Стасик, – а почему у вас дома телевизора нет?

– Мне хватает окна, – строго ответил Казимир Иванович, и воцарилось молчание, растянувшееся на всю дорогу.

В автобусе почти не было пассажиров.

– Лесопарк, – объявила кондукторша и подозрительно посмотрела на них. В лесопарке сошли только Казимир Иванович, Стасик и Олеся.

На остановке их уже поджидал Зуб.

– Ну вот, теперь нас четверо – совсем хорошо! – обрадовался Казимир Иванович. – Ты не очень замёрз, Серёжа?

– Всегда готов! – крикнул Зуб и выпятил грудь. Наверное, он считал, что выглядит героем.

Получилось смешно, но никто не засмеялся. Казимир Иванович не смеялся потому, что оставлял за человеком право высказывать любые мысли, Олеся никогда не смеялась в присутствии взрослых, а Стасик – тот вообще не имел чувства юмора. То есть чувство юмора у него было, но какое-то странное. Он смеялся только тогда, когда никому не было смешно. А когда все падали от смеха – он только робко улыбался и пожимал плечами, как бы говоря: «Может быть, это действительно смешно – но я, извините, не понимаю».

Видя, что его усилия не достигли результата, Зуб спросил:

– А можно, я буду замыкающим?

– Несущественно! – бросил Казимир Иванович. – Следуйте за мной и извольте оставить шуточки!

Ребята притихли. Они никогда не видели своего учителя таким. Даже Зуб присмирел. Но, чтобы не уронить себя, он обратился к Стасику и Олесе:

– Это как называется? Время идёт, а ещё ничего не сделано? Извольте следовать за Казимиром Ивановичем!

Казимир Иванович, решив больше не обращать внимания на его выпады, пошёл вперёд. За ним, держась за руки, следовали Стасик и Олеся. Зуб, как и обещал, стал замыкающим.

Вскоре они дошли до небольшого озера в центре лесопарка.

– Продолжим, – сказал Казимир Иванович. Он всегда начинал с этого слова, будто подхватывал нить несуществующего разговора. – Дано: камень на дне озера. Вопрос: камень – предмет одушевлённый или нет?

– Камень – имя существительное, – сразу же ответила Олеся. – Что: камень. Значит, неодушевлённый.

– Давайте достанем и посмотрим, – предложил Стасик.

– Весьма похвально, – сказал Казимир Иванович. – Продолжим. Дано: рыба. Вопрос: рыба – предмет одушевлённый или нет?

– Поймаем и посмотрим, – хохотнул Зуб.

– А здесь нет рыбы, – сказал Стасик. – Она уже лет пять как передохла.

Все смущённо примолкли.

– А правда, – вдруг сказала Олеся. – Помнишь, Стасик, мы с тобой в прошлом году сюда ходили? Тогда в озеро маленький ручеёк впадал, а потом и он пересох…

Все молчали. Каждому было ясно: озеро гибнет.

– Надо увести его отсюда! – внезапно крикнул Стасик. – Пока оно совсем не погибло!

Все посмотрели на Стасика.

Зуб неприятно заржал.

Олеся переводила взгляд то на учителя, то на своего друга. Девочка пыталась понять, на чьей стороне истина.

– За сегодняшнюю экскурсию Куликов получает тысячу, – подытожил Казимир Иванович.

Так и появилось на карте Кочующее озеро – единственное в тех краях… да, пожалуй, и во всём мире.

Пёс

Послышался глухой удар о бампер, потом машину здорово тряхнуло… а потом на лобовое стекло брызнула кровь.

Я ударил по тормозам за секунду до того, как сообразил, что происходит – тело, как это часто бывает, среагировало раньше рассудка. А уж потом меня самого тряхнуло, и стало ясно, что я кого-то переехал.

Я посмотрел в зеркальце заднего обзора, и мне показалось, что на дороге лежит женщина в белом платье, залитом кровью. «О, боже! – мелькнуло у меня в голове. – Ну за что? Этого мне ещё не хватало!» А потом я почувствовал, что мой обед тоже пытается выбраться наружу, словно его тоже заинтересовало, что там такое творится.

Минуты две ушло на жалкие попытки справиться с желудком. Наконец мне это удалось, и я выбрался из машины, молясь про себя: «Пожалуйста, господи, сделай так, чтобы это было не то, о чём я подумал. Пусть это будет какой-нибудь пёс… пожалуйста, господи… пожа…»

Это и был пёс. Огромный мраморный дог. Несколько минут назад он наверняка был красивым, но теперь… Его живот был распорот, и кровь растекалась по асфальту, смешиваясь с дерьмом из размазанных кишок. Кровь текла из пасти, из носа, из глаз и ушей. Изломанные кости проткнули шкуру во многих местах, и из этих ран тоже текла кровь… боже, как много крови…

Невероятно, но пёс был ещё жив. В его чёрных блестящих глазах застыло почти человеческое страдание. Он смотрел на меня и скулил, словно умоляя что-нибудь сделать.

Сделать я ничего не мог. Думаю, любому было бы ясно, что пёс уже не жилец. Он мог прожить не больше нескольких часов и умереть в страшных мучениях.

И тогда я сделал единственно возможное: я сел в машину и переехал беднягу ещё раз – уже задним ходом. Всё повторилось: глухой удар о бампер, машину встряхнуло, и кровь брызнула на стекло…

Я остановил машину и еле успел открыть дверцу, чтобы не заблевать салон.

– Сукин сын! – послышался женский голос. – Убийца долбаный!

Я вылез из машины и обернулся. И тут же получил пощёчину. Впрочем, вряд ли можно назвать «пощёчиной» удар не столько ладонью, сколько острыми ногтями, которые сразу же оставили четыре глубокие борозды на моей щеке.

Передо мной стояла красивая блондинка в белой блузке и таких же шортах. Она показалась мне невероятно прекрасной. До того я только слышал, что некоторые девушки прекрасны, когда злятся, но увидел впервые. Впрочем, особенно раздумывать об этом было некогда: девушка уже занесла руку для второго удара. Она заранее согнула пальцы, явно собираясь выцарапать мне глаза. Но на этот раз я успел поднять руку, и её ногти оставили след на тыльной стороне моей ладони. Я обратил внимание, какие у неё красивые и ухоженные ногти.

Я приготовился перехватить руки девушки, если ей придёт в голову ещё раз царапнуть меня. Но запал уже вышел из неё. Она опустила голову и расплакалась.

– Зачем? Господи, ну зачем? – повторяла она сквозь слёзы. – Зачем вы переехали его ещё раз?

Невероятно, но я узнал её только теперь. Это была Наталья Парамонова, солистка одной местной рок-группы, для которой я должен был оформлять обложку альбома. Вернее, фотографии на обложку. Я уже сделал общую фотографию музыкантов и сфотографировал почти всех их по отдельности, каждого со своим инструментом. Осталось только сфотографировать вокалистку и смонтировать готовые снимки.

– Наташа, – позвал я.

Девушка подняла на меня мокрые глаза.

– Господи, это вы… – удивлённо выдохнула она. И снова сорвалась на крик: – Зачем, зачем вы его добили?!

Прошло немало времени, прежде чем я сумел объяснить ей, что пса было уже не спасти, что я просто избавил его от лишних мучений…

– Вот такие пироги, – закончил я свои жалкие оправдания. – Ехал к заказчику – и вот что вышло…

Наталья кивнула с безучастным видом.

Мраморный дог – редкая порода, поэтому я спросил:

– Сколько я вам должен?

Наталья только махнула рукой:

– Не надо об этом. Деньги его не вернут.

– Но хоть что-то я могу для вас сделать? Я, конечно, понимаю – но…

– Помогите его похоронить, – сказала она.

Мы похоронили пса в палисаднике за домом. Точнее, я его похоронил – Наталья только принесла лопату из сарая и больше ничего не делала. Она стояла и смотрела на мои действия.

Наконец я сбросил последнюю лопату земли в могилу и отложил лопату.

– Прощай, Джек, – прошептала Наталья. По её щекам вновь потекли слёзы. А я вспомнил чью-то старую песню: «Переехали собаку колесом, слёз не лили обязательных над псом».

Мы немного постояли, выкурили по сигарете. Потом я спросил:

– Можно мне вымыть руки? – Я весь перемазался собачьей кровью, пока нёс мёртвого дога в палисадник. А футболку вообще можно было выбрасывать. И чёрт меня дёрнул одеться в белое!

– Конечно, – кивнула Наталья.

– И кстати, может, мне приехать в другой раз? Ну, насчёт заказа?

Она пожала плечами:

– А зачем откладывать? Пойдёмте в дом.

Она проводила меня в ванную и ушла. Вскоре она вернулась. Макияж отлично скрывал припухшие веки – следы слёз. Она была полностью готова к работе.

Я сделал несколько снимков. Лучшим из них мне показался тот, на котором Наталья стояла на фоне своего палисадника с электрогитарой в руках. А потом я оставил ей свою визитную карточку и уехал. Окровавленную футболку я снял и бросил на заднее сиденье. Я уже почти забыл о случившемся и надеялся, что скоро забуду совсем.

Как выяснилось, я поспешил.

Тем же вечером я сидел и смотрел телевизор. Внезапно в дверь постучали.

– Да-да! – крикнул я, недоумевая, кого это принесло так поздно. – Кто там?

– Милиция! – ответил грубый голос из-за двери.

Я открыл. С милицией шутки плохи.

На крыльце стоял высокий крепыш с коротко стриженными светлыми волосами. Он был в вельветовой рубашке и таких же брюках. За его спиной маячил «шкаф» в милицейской форме. Ещё один «шкаф» копался в моей машине.

– Пётр Каблуков? – спросил крепыш в вельвете.

– Да, – ответил я, чувствуя себя героем третьесортного детектива вроде тех, которыми завалены книжные магазины.

«Шкаф», который копался в моей машине, наконец выбрался и подошёл к нам.

– Смотрите, товарищ лейтенант, – сказал он и протянул крепышу мою окровавленную футболку.

– Отлично! – обрадовался лейтенант. – Все улики налицо! Пройдёмте, гражданин Каблуков.

* * *

– Ну что? – спросил лейтенант Москвин, когда мы оказались в его кабинете. – Будем признаваться?

– В чём? – удивился я.

– В убийстве, – сказал Москвин, начиная терять терпение.

Я стал объяснять, что переехал собаку Натальи Парамоновой, но мы с ней расстались по-хорошему…

– Ну, ну, – кивнул Москвин. – Только вот незадача какая: пёс жив-здоров, и воет в палисаднике, где вы закопали его хозяйку.

Я чуть не упал со стула:

– Какую ещё хозяйку?!

Москвин пожал плечами:

– Ту самую. Гражданку Парамонову, которую вы переехали. Сбили, а потом переехали ещё раз.

– Но я же её сфотографировал! – закричал я. – Можете проявить плёнку!

– Не волнуйтесь, гражданин Каблуков, – усмехнулся Москвин, – дольше проживёте. – Он выложил передо мной стопку свежих фотографий. – Как вы заставили собаку позировать? Вот что мне непонятно.

Дрожащими руками я взял верхнюю фотографию.

Это оказался снимок, который я посчитал лучшим – Наталья на фоне своего палисадника… да только вместо неё на фотографии почему-то был пёс. Он стоял на задних лапах, держа в передних электрогитару.

Пёс.

Мраморный дог.

Пёс вместо девушки.

Пёс, которого я переехал.

Ну, вот и всё. Суда ещё не было, но всё уже ясно. Может, меня признают невменяемым и упрячут в психушку до конца жизни. Всем всё уже ясно.

Всем, кроме меня.

Как это могло случиться? Я же точно помню, что переехал пса, а потом фотографировал его хозяйку!

Впрочем… есть в этой истории два момента, которые мне не нравятся.

Во-первых, когда я посмотрел в зеркальце заднего вида, чтобы посмотреть, кого это я переехал – мне показалось, что на дороге лежит женщина в белом платье. А потом я подумал: «Пожалуйста, господи, пусть это окажется пёс…» – так, может, я увидел то, что хотел увидеть?

И второе. Я могу трогать царапины на моей щеке, могу рассматривать такие же царапины на тыльной стороне ладони. И чем больше я смотрю на них, тем меньше они мне нравятся. Чем больше я смотрю на них, тем больше мне кажется, что они не похожи на следы женских ногтей.

Такие следы обычно остаются от когтей пса. Крупного пса…

…вроде мраморного дога.

Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным.

В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» .

Редакция.