|
***
День начался плохо. Во-первых, уже с утра солнце палило так, что казалось, будто вы в Африке, а не на благословенном Северо-Западе. Во-вторых, не удалось придумать (как ни старался) повод для поездки в Город.
А в-третьих… А в-третьих, ему опять приснился дурной сон (все сны, в которых так или иначе фигурировала Она, казались ему дурными предзнаменованиями, и он никогда не чувствовал себя счастливым в таких снах).
На этот раз он не сразу понял, кто, собственно, портит ему ночной отдых, и поначалу ощутил раздражение, увидев, как через лужи прыгает (довольно неуклюже, отметил он сразу) странного вида девушка. Его поразила абсолютная дисгармония в одежде: синяя куртка и жёлтая шапка. Станислав помнил, что даже во сне у него зарябило в глазах. Девушка, не обращая никакого внимания на окружающих, прыгнула через очередную лужу, но не рассчитала и неуклюже приземлилась как раз в самом глубоком месте этого довольно грязного водоёма. Не удержавшись на ногах, она машинально схватила за руку ничего не подозревающего Станислава, и в следующее мгновение они оба уже измеряли разными частями своих тел глубину весело чавкающей лужи.
Придя в себя, Станислав удовлетворённо отметил, что девушка основательно испачкала и куртку, и шапку. Теперь, возможно, она наденет что-нибудь более сочетающееся по цвету.
Встав и отряхнувшись, он подал руку подруге по несчастью, которая всё ещё сидела в луже, ошеломлённо разглядывая плавающий рядом красиво свёрнутый белый носовой платок. Девушка подняла голову, взглянула на Станислава, и тут вдруг ему показалось, что он бредит: на него смотрели многократно виденные им уже в самых разных состояниях глаза: светло-голубые, с едва заметными зелёными искорками в глубине.
Разумеется, на этом сон оборвался. Станислав поморщился и помотал головой: такая банальность ему определённо не нравилась. Стремление к оригинальности во всём давно стало частью его натуры, и видеть во сне голубоглазую пепельную блондинку казалось ему верхом пошлости. Но что делать, если Она выглядела всегда именно так, а не иначе?..
Станислав ещё раз тяжело вздохнул и занялся текущими делами, надеясь, что бытовая суета вытеснит из памяти образ, навеянный ночным кошмаром.
Но через некоторое время он понял, что на сей раз приём не срабатывает. Руки привычно меняли ленты на метеоприборах, заполняли журнал наблюдений, а сам он был где-то далеко от метеоплощадки, от Соснового Бора и, страшно сказать, от самого себя.
Он понял это, поймав себя на том, что стоит, бездумно глядя в небо, вовсе не пытаясь при этом определить высоту облачности. Небо было светло-голубое, с едва заметными зелёными искорками в глубине.
Станислав размахнулся и ударил кулаком по бревенчатой стене избы, вложив в этот удар какую-то неимоверную злость, охватившую его в тот момент. Костяшки пальцев сначала побелели, потом покраснели, на месте содранной кожи показались капельки крови – и только тогда он почувствовал боль. Но болели не пальцы. Боль рождалась в каких-то неведомых глубинах его существа и растекалась по всему телу мучительной истомой, заглатывая всё встретившееся ей на пути и заставляя думать только о себе.
Он понял, что не может провести сегодняшний день здесь, посреди оглушительной тишины: от неё уже ломило виски и закладывало уши. Станислав чувствовал, что ему просто необходимо взглянуть на гранитные стены Города, прикоснуться к его тёплым шершавым камням и вдохнуть его влажный, струящийся над каналами воздух.
Ни минуты больше не раздумывая, он оделся, запер дверь избы и поспешно, словно сбегая с места преступления, пошёл в сторону станции. Он ни разу не обернулся, но совершенно точно знал, что дом следит за ним укоризненным и в то же время проникнутым жалостью взглядом. Сегодня дом играл роль матери, печалящейся по поводу непутёвого сына. А иногда, тихими звёздными ночами, в него вселялось нечто такое, от чего хотелось бежать сломя голову и не разбирая дороги, хотелось кричать что угодно, только бы разбить эту жуткую тишину, мягко стягивающую горло.
Станислав всегда с опаской входил в эти стены, пытаясь почувствовать, в каком настроении дом и какую из своих многочисленных ролей он намерен сыграть. Поначалу дом, затаившись, молчал, выдерживал паузу, томил неизвестностью. И только тогда, когда напряжение достигало апогея, он вдруг разом раскрывал карты, насмешливо наблюдая за реакцией своего обитателя.
А реакция эта тоже часто была неожиданной, и Станиславу казалось, что дом с интересом и азартом ждёт, оправдаются ли его прогнозы. Иногда всё это доходило до конфликтов, как в тот день, когда дом вошёл в роль молчаливого затворника, отринувшего весь мир, и Станислава в том числе. Он не отвечал на вопросы и раздражённо мигал электрической лампочкой.
– Так ты не хочешь меня видеть? – вскипел вконец разозлённый Станислав. Не получив ответа и на этот вопрос, он бросил на пол принесённые для растопки печки дрова, выключил свет, запер дверь и надолго ушёл к заливу. Вернувшись поздно ночью, он понял, что дом готов к примирению, но ещё некоторое время носил маску оскорблённого в лучших чувствах человека и, зная, как дом соскучился по живому огню, мстительно подогревал чайник на электроплитке.
Эта ночь оказалась одной из самых страшных в жизни Станислава. Стараясь загладить вину, дом ослабил силовое поле, которым обычно был окружён, и впустил в себя нечто такое, к чему его обитатель не был готов. Станислав заподозрил неладное в тот самый момент, когда, выйдя на крыльцо, ощутил сильный удар холодного ветра. Вернувшись через некоторое время в натопленную избу и выпив стакан горячего чая, он с недоумением понял, что по-прежнему не может согреться.
Чьи-то ледяные коготки царапали изнутри и заставляли надевать всё больше и больше одежды, которая совершенно не спасала от этого странного всепроникающего холода.
Станислав бросил взгляд в угол рядом с входной дверью, и страшные догадки, роившиеся в голове, обрели подтверждение: в углу, чуть покачиваясь от сквозняка, стоял знакомый призрак.
Станислав закрыл глаза в наивной надежде на то, что кошмар рассеется, но уже через минуту понял, что этого не произойдёт, и, обречённо вздохнув, лёг на диван: он чувствовал, что силы его на исходе.
– Зачем ты пришла? – прошептал Станислав, глядя в потолок. Он не ждал ответа на свой вопрос, потому что знал: призраки являются только тогда, когда он этого хочет. Значит, он снова захотел увидеть её?
– Да, – обречённо прошептал он. – В последний раз.
Станислав знал, что это неправда: увидев её, он снова потеряет покой. Ему была непонятна природа этих чувств – без надежды на взаимность, мучительных, почти не дающих радости. В те минуты, когда рассудок был ясен и трезв, Станислав отдавал себе отчёт в том, что его отношения с Лилией зашли в тупик, он чувствовал прямо-таки настоятельную потребность избавиться от них. Но стоило ему увидеть её, эти немного печальные зелёные глаза и горькие складки у рта, как тотчас же его захлёстывала волна горячей нежности. Но когда это чувство выплескивалось наружу, Станислав с ужасом взирал на пепел и ожоги, которые оно оставляло. Пепел и ожоги – всегда было только это. А ему хотелось полёта стремительного полёта в голубые, пронизанные солнечными лучами высоты.
За эти несколько лет он хорошо изучил Лилию и временами на редкость здраво судил о ней. Он знал, что у неё нет крыльев, что она создана для нормальной земной жизни, но когда его губы произносили её отдающее тонким цветочным ароматом имя, он понимал, что готов простить ей всё только за то, что именно она рождала в нём этот играющий разными красками фонтан эмоций, без которого жизнь превращалась в серое существование.
В ту страшную ночь он позвонил ей и попросил о встрече. Она согласилась. Станислава всегда озадачивала её готовность встречаться с ним снова и снова, хотя – он прекрасно это знал! – Лилия не любила его. Каждый раз, звоня ей, он тайно жаждал отказа – пусть резкого, наполненного хотя бы отрицательными, но эмоциями. Однако Лилия, проявляя отменную вежливость, всегда приглашала его, и в такие минуты он готов был убить её за эту холодную приветливость.
В тот раз они, как обычно, вели дружескую беседу за чаем, когда Лилия, неожиданно прервав разговор о дождливом лете, спросила его:
– Скажи, а в качестве кого ты хотел бы меня видеть?
Станислав поперхнулся чаем, пролил его на брюки с растерянным видом уставился на девушку.
– Ну… как, – он лихорадочно пытался сформулировать подходящую фразу, – в качестве друга и сексуального партнёра.
Лилия нахмурилась.
– А почему не жены? – отрывисто бросила она.
Станислав, не готовый к такому откровенному разговору, промямлил:
– Ну… как-то я плохо представляю себя в роли мужа.
Лилия смерила его ледяным взглядом:
– Я тоже. Тебе всё больше другие роли удаются.
– К-какие? – от волнения он стал заикаться.
– Сам подумай, усмехнулась она так отчуждённо, что у Станислава сжалось в тревожном предчувствии сердце.
Разумеется, это был конец. Раз и в самом деле оказался последний. Он понял это без громких прощальных слов и патетических сцен по одному её погасшему взгляду и по той жуткой пустоте, которая вдруг заняла место переливающегося всеми цветами радуги фонтана.
...Сейчас, шагая по дороге на станцию, Станислав вспоминал о Лилии уже без прежней знобящей боли и пронзительной тоски. Он был благодарен ей за тот фейерверк эмоций, который она когда-то пробудила в нём. Но не в меньшей степени он испытывал признательность и за то, что она прекратила агонию, которую, увы, переживали эти некогда яркие и красивые чувства перед своей окончательной смертью.
Но, освободившись от их тяжкого гнёта, Станислав не нашёл покоя. Его стали преследовать сны, где он видел Её.
Кто Она, Станислав не знал. Он даже не смог бы описать её облик, попроси его кто-нибудь об этом. И только одна деталь навсегда застряла в его памяти – глаза. Эти небесно-голубые, с зелёными, тонущими в глубине искорками глаза он видел уже не только во сне. Они чудились ему повсюду, но нигде – нигде! – не встречались. Станислав покорно принял эту новую пытку, уготованную ему судьбой, и старался переключить своё внимание на что-нибудь другое, оглянуться вокруг, как советовала сердобольная мама. Всё это, правда, мало помогало: то, что он видел вокруг, его абсолютно не интересовало. Станислав чувствовал себя так, словно искал нечто совершенно определённое, и эта мысль пугала его. Ибо трудно искать то, о чём ты не имеешь никакого понятия.
Город встретил Станислава той влажной духотой, которая была присуща только ему. Камни едва не плавились от жары, и казалось, что Город, непрерывно меняя свои очертания, плывёт в солнечном мареве вместе с Невой к серо-голубой дали залива.
На набережной Обводного канала, куда Станислав вышел с вокзала, клубилась жёлтая пыль, то и дело поднимаемая автомобилями. Дышать было трудно, и он, подойдя к парапету, наклонился к воде, чтобы перевести дух. В лицо повеяло спасительной свежестью, и Станислав наконец-то облегчённо вздохнул.
– Вам случайно не плохо? – услышал он вдруг чей-то озабоченный голос.
Станислав резко выпрямился и увидел стоящую рядом девушку. Она вопросительно смотрела на него.
– Нет, – вежливо ответил он. – Мне хорошо.
Девушка недоумённо пожала плечами и собралась было идти дальше, как вдруг Станислав, повинуясь внезапному порыву, остановил её.
– Вас, видимо, смутила моя поза, – сказал он первое, что пришло в голову. – Дело в том, я очень люблю Обводный канал, вот и решил полюбоваться им в очередной раз.
Девушка как-то странно посмотрела на него и, чуть наклонив голову к парапету, мельком глянула вниз.
– Вы любовались этим? – она небрежно кивнула в сторону злополучного водоёма, по которому как раз проплывала большая куча разнообразного мусора.
– Понимаете, – он обрадовался возможности продолжить разговор, – я любовался не столько каналом, сколько его, так сказать, аурой. Душой.
Девушка насмешливо подняла брови:
– Ну и какая же у этой по…, простите, у этого водоёма душа?
– Душа… – Станислав улыбнулся. – Это, знаете ли, очень трудно объяснить. Слова – грубая материя, особенно в тех случаях, когда речь идёт о душе.
Он осторожно разглядывал собеседницу, пытаясь понять, что заставило его задержать её, и почти не вдумывался в смысл того, что говорил. Конечно, его поразила не внешность – внешность как раз была довольно обыкновенной. По привычке, сложившейся в последнее время, Станислав обратил внимание на глаза, но и они не произвели на него особого впечатления. Вовсе не светло-голубые с зелёными искорками.
Тогда что же? Станислав доверял своей интуиции, а она вдруг оживилась и стала что-то настойчиво нашёптывать ему. Разговор, странный и бессмысленный, тем временем продолжался.
– Но что-то же заставило вас выделить этот канал из числа прочих многочисленных водоёмов города? – девушка с каким-то недовольством посмотрела на своего собеседника. – Что? Неужели вы никогда не пытались сформулировать это?
Станислав вдруг с изумлением понял, что чувствует себя каким-то не умеющим связать двух слов идиотом, и растерянно пробормотал:
– Да, конечно, я пытался, но… Словом, мне трудно объяснить всё это человеку, которого я вижу первый раз в жизни… Я боюсь, что вы не поймёте…
Он взглянул на собеседницу и понял, что совершил ошибку. Девушка сначала нахмурилась, а потом язвительно усмехнулась:
– А, да вы, как видно, из тех людей, которые прячут за расплывчатыми и псевдоглубокими формулировками слабость собственной мысли!
Станислав молча смотрел на неё и со страхом чувствовал, что не способен сейчас не то что на псевдоглубокие формулировки, а вообще ни на что вразумительное.
Девушка бросила на него несколько странных взглядов и неожиданно сжалилась:
– Наверное, вам трудно разговаривать с незнакомым человеком? Ну, в таком случае давайте познакомимся, чтобы в дальнейшем избежать банальных ситуаций, а то вы, как я вижу, вполне способны назвать меня прекрасной Незнакомкой в одном из своих стихотворений. Вы ведь, – девушка насмешливо улыбнулась, – наверняка стихи пишете. Пишете ведь?
– П-пишу, – Станислав чувствовал себя так, словно признался в разбое на большой дороге. И, неизвестно почему оправдываясь, поспешно добавил: – Но редко!
– Слава богу! – с серьёзным видом кивнула она. – А то от поэтов прямо житья не стало. Все знакомые пишут стихи! И хоть бы кто-нибудь писал прозу!
– Так я и прозу… – начал было Станислав, но вовремя прикусил язык и замолчал, с ужасом понимая, в какое безвыходное положение он себя загнал.
– Да вы мастер на все руки! – девушка насмешливо оглядела его с ног до головы. –Нельзя такой шанс упускать, надо с вами познакомиться. Как вас зовут?
– Станислав, – он постарался взять себя в руки и заговорил преувеличенно бодрым голосом. – А вас?
Девушка со странной улыбкой взглянула на него:
– Пусть будет Ангелина.
– Это что значит? – не понял Станислав. – Почему «пусть будет»? Может быть, у вас несколько имён?
– В данном случае, – с нажимом сказала она, – имя одно – то самое, что я назвала.
Он с интересом посмотрел на неё:
– Хорошо, пусть будет так.
Потом улыбнулся и добавил:
– А вы, судя по всему, существо загадочное.
– Как, наверное, и вы, – проронила она, поглаживая рукой тёплые камни парапета.
Станислав вздрогнул.
– Почему вы так думаете? – тихо спросил он, замирая от какого-то тревожного предчувствия.
– Когда я проходила мимо, мне показалось, что я знаю вас, – Ангелина помолчала, глядя на зелёные от тины воды канала: – Я, правда, почти сразу поняла, что это не так. Однако в первую секунду, – она поморщилась, словно отгоняя неприятные воспоминания, – я была уверена, что знаю вас.
Девушка вдруг запнулась и посмотрела на Станислава.
– И поэтому, – как ни в чём не бывало продолжала она, – я предлагаю перейти на «ты».
Станислав, уже совершенно запутавшийся, кивнул:
– Да, это логично, – потом вдруг спохватился и почти простонал: – Где же, чёрт побери, логично?! Вы же меня не знаете!
– Ну и что? – ничуть не смутилась Ангелина. – Разве это помешает нам общаться более непринужденно? К тому же, – она улыбнулась, – у меня такое чувство, что мы когда-то встречались, но потом забыли об этой встрече. Вам – то есть тебе – так не кажется? Может быть, мой образ украшал твои сны?
Ангелина прикрыла рукой глаза от солнца, и было непонятно, шутит она или говорит всерьёз.
Станислав молчал, но, почувствовав, что пауза затянулась, пробормотал:
– Мне обычно снятся кошмары.
– Кошмары… – задумчиво протянула Ангелина. – Что ж, это хорошая почва для творчества.
Она неожиданно повернулась к нему лицом, и Станислав впервые отчётливо увидел её глаза. Цвета неба – сразу отметил он про себя. И только потом понял, что небо такого цвета ему не приходилось видеть никогда.
***
Четвёртые сутки Станислав выходил из избы только для того, чтобы снять показания с приборов. Четвёртые сутки он путал день с ночью, и ему требовалось некоторое время на то, чтобы понять, рассвет на дворе или сумерки. Четвёртые сутки его сжигало изнутри нечто, чему он за это время так и не смог подобрать названия.
Дом все эти дни сочувственно молчал, изредка тяжело вздыхая или печально поскрипывая половицей. Но порой, когда дом забывался в короткой дремоте, из всех углов густыми клубами, словно дым, начинала валить тишина, обволакивая переутомлённый мозг серым дурманом и вызывая к жизни странные, нечёткие, почти не поддающиеся пониманию образы. Они рождали в душе глухую тоску, нежно, но неумолимо сдавливали сердце холодными пальцами ужаса и требовали одного – спасительного забвения, возврата к блаженной пустоте и покою.
Но пустоты уже не было. На её месте полыхало странное пламя, которое не грело, а обжигало, как обжигает лёд, неосторожно взятый в руки. Прислушиваясь к себе, Станислав понял, что боится этого пламени гораздо больше, чем пустоты и покоя, что он хочет любой ценой уничтожить страшный, пожирающий его душу огонь.
И что отныне его кошмаром станут глаза цвета неба, которого он никогда не видел.
В тот памятный день Станислав расстался с Ангелиной, уже смутно подозревая, что приготовила ему судьба. Он намеренно не стал брать её номер телефона, не спросил адреса и не договорился о следующей встрече. Он уже радовался тому, что отрезал себе все пути к отступлению, как вдруг Ангелина с улыбкой посмотрела на него:
– Я вижу, ты хочешь сбежать, не оставив своих координат!
Станислав смутился и пробормотал:
– Нет, что ты!
Он схватил первый попавшийся под руки клочок бумаги, нацарапал своим неразборчивым почерком телефон метеостанции и протянул ей:
– Очень буду рад вновь встретиться с тобой!..
– Я тоже, – Ангелина усмехнулась. – Если получится.
Станислав смотрел ей вслед и чувствовал, что больше всего на свете ему хочется забыть об этой странной девушке, встреча с которой так встревожила его, вернуться в тот мир, где нет её. И знал, что это невозможно.
Он ждал её звонка с той самой минуты, как вернулся на метеостанцию, при этом отдавая себе отчёт в том, сколь нелепы такие надежды.
Разумеется, телефон молчал. Время от времени Станислав пытался проанализировать свои чувства, но быстро понимал, что вычислить составляющие этой кипящей лавы невозможно. Ему удалось осознать только одно: появление Ангелины всколыхнуло в нём нечто такое, о наличии чего в себе он и не подозревал. Меньше всего эти чувства напоминали влюблённость и совсем не походили на любовь.
.Телефонный звонок, прервавший его горячечные, больше похожие на бред размышления, прозвучал как выстрел. Станислав вздрогнул и, находясь в каком-то ступоре, поднял трубку лишь на пятом гудке.
– Метеостанция… – начал он привычную фразу, но осекся, потому что в трубке прозвучал знакомый голос (ему казалось, что этот голос он слышал по телефону уже много-много раз!):
– Ага, я удачно позвонила! Представь, я заблудилась несмотря на то, что мне дали подробный план подхода к твоему логову.
– Кто дал? – растерянно спросил Станислав, хотя сейчас это было совершенно неважно.
– Нашлись добрые люди, – засмеялась Ангелина и нетерпеливо добавила: – Ну, так что, ты придёшь мне на помощь?
– Конечно! – поспешно сказал он. – Объясни, где ты.
Через пять минут, выяснив, где она оказалась, Станислав положил трубку и, оглядев бревенчатые стены дома, негромко проговорил:
– Не пускаешь? А почему?
Ему показалось, что дом недовольно вздохнул и что-то невнятно проскрипел.
– Я тебя понимаю, но… – Станислав развёл руками, – но не могу же я бросить её посреди леса! Всё-таки она гостья.
Дом молчал, но Станислав почувствовал такое явное неодобрение, что ему стало не по себе.
– Странно, – пробормотал он. – Если ты её не пускаешь, значит, она таит в себе нечто враждебное. Что?
Этот вопрос вызвал в нём всплеск жгучего интереса к девушке, стоящей сейчас посреди заколдованного леса, где дорожки, ведущие к его дому, почему-то спрятались в густой траве. а высокая мачта слилась с деревьями.
***
– Да… – протянула Ангелина, оглядываясь вокруг. – Странное местечко!
– Пожалуй, – кивнул Станислав, – но мне здесь нравится.
Ангелина медленно подошла к метеоплощадке, подняла с дорожки камень, сжала его в руках и взглянула на Станислава:
– Ты не спросил, почему я пришла.
Он внутренне напрягся:
– Так почему?
Ангелина разжала ладонь и посмотрела на камень.
– Меня что-то связывает с тобой, – бесцветным голосом сказала она. – Какие-то смутные воспоминания.
– Воспоминания?
– Мне кажется, что это воспоминания, – уточнила она. – Знаешь, бывает такое: встречаешь человека, а кажется, что уже знал его когда-то. Знал, но забыл.
– Бывает, – согласился Станислав, чтобы не молчать. Потом искоса посмотрел на неё и осторожно спросил:
– А чем ты этот феномен объясняешь?
– Дурацкий вопрос, – усмехнулась Ангелина. – Чем я, по-твоему, могу его объяснить? – разве что галлюцинациями.
– Ну почему? Можно ещё объяснить родством душ, – брякнул Станислав.
Она посмотрела на него так, что он почувствовал себя полным дураком.
– Если и родство, то весьма отдалённое, – Ангелина вновь огляделась. – Мне здесь не по себе, тогда как ты живёшь тут с удовольствием. К тому же, – она перевела взгляд на избу и поёжилась: – Твой дом производит какое-то зловещее впечатление.
Станислав с удивлением посмотрел на своё жилище и сразу же понял, о чём говорила девушка: дом сердито сдвинул брови и, не мигая, в упор смотрел на них.
Ангелина рассмеялась:
– Я чувствую себя какой-то сказочной красавицей, попавшей в логово чудовища.
– Только это чудовище вряд ли превратится в прекрасного принца, – не сдержавшись, буркнул Станислав.
Ангелина насмешливо скривила губы:
– А никто такого поворота событий и не ждёт! Прекрасный принц – это слишком скучно.
– Да? – Станислава почему-то стала разбирать злость. – Чем же лучше чудовище? Чем этот «зловещий» дом лучше воздушного замка?
Ангелина с удивлением и интересом разглядывала его:
– Ты так говоришь, словно дом – часть тебя. Но представим, что это так: чудовище, живущее в зловещем доме. По-моему, очень гармоничное сочетание. Воздушные замки отпадают сами собой, равно как и принцы.
– Не понял почему.
– Потому что, – она с издевательской жалостью посмотрела на него, – к принцам за тридевять земель не ходят, что ты понял бы и сам, если бы хоть чуть-чуть соображал.
– А к чудовищам?
– А к чудовищам, – с нажимом сказала она, – которые даже моего телефона демонстративно не спросили, пришлось идти. Теперь понятно?
– Понятно, – Станислав нахмурился. – Только зачем тебе… это чудовище?
– А тебе? – в её голосе появились ироничные нотки. – Ты так явно старался избавиться от меня тогда, что сразу стало понятно: это неспроста.
– Чёрт возьми! – он через силу улыбнулся. – Почему бы не предположить, что ты мне не понравилась?
– Ну… – Ангелина смерила его взглядом. – Будь это так, ты бы просто взял мой телефон, чтобы не обижать, и не позвонил.
– А что помешало бы мне не позвонить… в другом случае? – тихо спросил Станислав.
Ангелина пожала плечами:
– Видно, не удержался бы.
Он недовольно посмотрел на неё и тяжело вздохнул:
– Ты ужасно самоуверенный человек! Что, у тебя даже и тени сомнения нет в своей правоте?
Выведенная из себя, Ангелина изо всех сил швырнула камень, который полетел на метеоплощадку и упал в метре от какого-то прибора.
– Нечего мне тут камни разбрасывать! – разозлился Станислав. – И приборы бить! Я, между прочим, на работе!
– Работа не волк, в лес не убежит, – Ангелину, кажется, ничуть не смутил его выпад. – Сейчас вот, – она пошарила глазами по дорожке, – ещё один найду, для тебя.
– Интересно, ты специально для этого сюда пришла? – ехидно спросил её Станислав. – Чтобы в меня камни швырять?
– А ты небось надеялся, что я хочу на твою физиономию полюбоваться? – в тон ему ответила Ангелина. – Так зря. За семь вёрст киселя хлебать не ходят.
– Зато камни швырять и подальше ходят, – уколол он её.
– Дубина! – вздохнула девушка. – Чего ты добиваешься? Чтобы я ушла? Но ведь, – она пристально посмотрела на него, – я уже не вернусь. Хочешь?
Станислав отвернулся и замолчал. Потом он искоса взглянул на неё и примирительно тронул за плечо:
– Пойдём к заливу? Это недалеко.
Ангелина, чуть помедлив, кивнула:
– Показывай дорогу.
Станислав пошёл вперёд, спиной ощущая тяжёлый, немигающий взгляд дома, и у него в очередной раз стало тревожно на душе.
Они остановились у самой кромки воды. Светлое, почти белое зеркало залива сливалось с подёрнутым дымкой небом; где-то у самого горизонта покачивались маленькие треугольники яхт.
Ангелина посмотрела вокруг и, дотронувшись до большого валуна, с нарочитым сожалением протянула:
– М-да… Тяжеловат.
– Для чего тяжеловат? – чувствуя подвох, осторожно спросил Станислав.
– Ну как? – с невинным видом пожала плечами она. – Чтобы в тебя бросить, конечно!
Станислав несколько секунд молчал, а потом вдруг порывисто обнял её и прижал к себе.
– Ты, видно, решил меня задушить, чтобы спастись от неминуемой смерти, – Ангелина осторожно высвободилась из его рук и без улыбки взглянула ему прямо в глаза: – Не слишком ли это всё противоречиво?
– Наоборот, – он говорил с трудом, словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление. – Всё очень закономерно. Ты же появилась не к добру – вот всё во мне и протестует.
– Не к добру? – Ангелина, прищурившись, посмотрела на залив. – Почему ты так думаешь?
– Не я, – он покачал головой, – моя интуиция.
Она улыбнулась:
– А ты?
– А я, – Станислав взял её за руку, – думаю совсем иначе. Я, – он притянул её к себе, – не могу оторваться от тебя.
– А как же предостерегающий внутренний голос? – усмехнулась Ангелина, не делая попыток высвободиться.
Станислав коснулся губами её волос и прошептал:
– Да наплевать на него.
***
Он держал в руках её письмо и чувствовал, что не понимает ни строчки. Смысл безнадежно ускользал. Тогда он, не выпуская из рук листки, вышел на крыльцо. Стояло то самое время, когда день и ночь, эти вечные антиподы, сливались в единое целое, на краткий миг озаряя мир нездешней красотой. В такие минуты Станиславу казалось, что он находится в точке пересечения миров, в точке, через которую проходят все дороги и где Вечность в своём бесконечном странствии садится на старый берёзовый пень перед его домом.
Станислав перевёл взгляд на листки, которые держал в руке, и ему показалось, что закатное солнце пролило на них часть своего огня и письмо вот-вот сгорит. Эта иррациональная тревога подхлестнула его: он впился глазами в неровные торопливые строчки.
«Некоторые мысли, а иногда даже эмоции хочется изложить письменно: это упорядочивает и даёт возможность разобраться в себе!
Встреча с тобой и прямо-таки стремительное развитие отношений столь невероятны, что сейчас я уже сомневаюсь – а было ли всё это? И если было, то где? В нашей реальности или в какой-то иной?
Все эти странные вопросы на самом деле вполне закономерны. Тогда, в первый миг нашей встречи, я подумала – нет, всё же только почувствовала! – что знаю тебя. Конечно, дело тут не в родстве душ. И не в том, что ты мне кого-то напомнил. Это было первое впечатление – такая волшебная вещь, которая позволяет людям с сильной интуицией узнать правду. А правда заключалась в том, что вот с этим человеком у меня есть какая-то странная, не поддающаяся анализу, но очевидная связь. Думаю, что и ты не случайно заговорил со мной. Только тебе показалось, что эта встреча не к добру. Что ж, первое впечатление, скорее всего, верно. Но дело не в нём, а в том, что произошло после. Было бы в порядке вещей, если ты, доверяя интуиции, не стал бы продолжать наше знакомство. Это было бы нормально, закономерно и логично. Иначе говоря, это было бы скучно. Точно так же можно оценить и другой вариант: наша встреча обрадовала бы нас обоих. Так случилось бы, обладай мы и впрямь родством душ. Когда встречаются люди, которым стоит встретиться друг с другом, то можно говорить о чём угодно, только не о странности этой встречи. Она в порядке вещей. Но меня никогда не привлекало то, что находится в пределах нормы, пусть даже и не совсем обыкновенной. Меня всегда интересовал выход за все нормы и пределы, разрушение порядка вещей.
Наша встреча – это нечто невероятное в прямом смысле слова, она вне закона, потому что закономерной была бы встреча с близким по структуре человеком. Но только такие невозможные вещи – по большому счёту, сбои в нормальной работе мироздания – и являются настоящей тайной. Тайной, а не нормой. Непостижимой душой Вечности».
Станислав поднял глаза, но в этот раз он не видел ничего: ни багрового неба, ни почти утонувшего за горизонтом солнца, ни луны, бледно-жёлтым лепестком прилепившейся прямо у него над головой. Он боролся с мучительной болью, которая грызла его пальцы, держащие эти уже слегка помятые листки, и с чем-то ещё, что медленно разгоралось внутри него.
С беспредельным отчаянием, разлившимся по всему его существу, он думал о том, что как и раньше, в снах, не чувствует себя счастливым. Что эта невыносимая боль, корёжащая пальцы и обжигающая душу, вовсе не похожа на любовь, о которой он всегда так мечтал. А самым страшным было понимание того, что спасения нет, ибо исчезновение Ангелины не облегчило бы его мук. Напротив, лишённая выхода, эта страсть сожрала бы его, как стая голодных волков.
Станислав непроизвольно сжал руку в кулак и, только услышав треск бумаги, вспомнил о письме. Он посмотрел на озарённые далёким светом заходящего солнца листки так, как будто увидел их впервые. Да, слово было произнесено. Страсть. Он, всегда жаждавший всепоглощающей любви, этого светлого и трепетного чувства, вдруг со странной обречённостью понял, что захвачен, отравлен и почти уничтожен чем-то совсем другим, чего он не может принять и от чего не в силах отказаться. Эта противоречивость, раздирающая изнутри, показалась ему совершенно невыносимой. Станислав, не выпуская из рук письмо, вошёл в избу, постоял несколько минут на пороге. Наверное, есть только один выход.
Дом недовольно заскрипел. Станислав, очнувшись от своих мыслей, с недоумением оглядел стены и внимательно прислушался.
– Ты меня не удержишь! – он присел на корточки, бросил письмо в печку и чиркнул спичкой. Бумага вспыхнула и на глазах стала превращаться в пепел. Станислав молча смотрел на огонь, чувствуя, что сжигает не просто письмо, а нечто большее – какую-то нить, до сих пор ещё связывающую его с жизнью.
Неожиданно громко хлопнула от сквозняка неплотно прикрытая входная дверь. В избу ворвался странно холодный для тёплого летнего вечера ветерок, и Станислав невольно поёжился. Он встал, чтобы закрыть дверь, но вдруг краем глаза заметил что-то лишнее в избе, что-то такое, чего там не было раньше. Медленно и всё ещё не веря своим глазам, он повернул голову: за столом в непринуждённой позе сидел призрак – высокая брюнетка в чёрной хламиде. Она кого-то смутно напоминала. Нахмурившись, Станислав пристально рассматривал непрошеную гостью и вдруг догадался – призрак чем-то напоминал Лилию. Только Лилия никогда не улыбалась так язвительно. Станислав вздохнул и поплотнее прикрыл входную дверь, надеясь, что кошмарное порождение фантазии рассеется. Но, обернувшись, он увидел всё ту же брюнетку, которая с интересом наблюдала за ним.
– Совсем спятил, – пробормотал Станислав и вдруг услышал чей-то высокий звонкий голос:
– Это точно!
Он вздрогнул, с ужасом глядя на призрак, ибо до сих пор эти бесплотные видения не пытались разговаривать.
– Да очнись ты! – брюнетка с досадой хлопнула ладонью по столу. – До чего с вами, людьми, тяжело! Особенно с тобой, Вольф!
– А… – начал было Станислав, но тут же замолчал, отчаянно пытаясь убедить себя в том, что он ещё не сошел с ума.
– Вот именно! – ехидно передразнила его брюнетка. – Больше тебе и сказать нечего, пёс ты нашкодивший.
Станислав, на миг забывший, что разговаривает, по сути, сам с собой, возмутился:
– С чего это ты меня поносишь на все корки?
– Ага! – обрадовалась гостья. – Очнулся!
Она небрежно положила ногу на ногу и устроилась поудобнее:
– Что-то стулья у тебя жестковаты. Ну, ладно, к делу! Знаешь, почему я пришла?
Станислав, уже смирившийся с не желающим уходить призраком, вяло ответил:
– Наверное, чтобы меня помучить.
– Этим я и так всё время занимаюсь, – махнула рукой брюнетка. – А пришла я потому, что только благодаря мне ты человеком и стал.
– Весьма тебе признателен за это! – Станислав церемонно раскланялся. – А позволь узнать, за какие грехи?
Брюнетка удивлённо подняла брови:
– Да не за грехи, а по собственному твоему желанию! Ты ведь просто умолял сделать тебя человеком!..
Станислав озадаченно молчал, пытаясь понять, что имеет в виду этот нахальный призрак. А брюнетка тем временем продолжала:
– Я, как и обещала, крови тебе много попортила, – она захихикала, – со своей протеже свела!
Станислав, ничего не понявший из речи брюнетки, тем не менее молча слушал её, покорно решив испить чашу до дна.
– Но чудил ты на всю катушку, – гостья осуждающе посмотрела на него. – А последний твой фокус вынудил меня вмешаться.
– Какой фокус? – устало спросил Станислав.
Брюнетка сурово сдвинула брови, и Станислав почувствовал какой-то необъяснимый страх перед этим порождением своего собственного воображения.
– Не ты ли, – сквозь зубы процедила девушка, – собрался свести счёты с жизнью?
Станислав вздрогнул и слегка побледнел.
– Даже если и так, какое тебе до этого дело? – голос его дрожал, но в нём слышался отчаянный вызов.
– Нет уж, голубчик, – брюнетка смотрела на него без всякого сочувствия, – рано ещё. Вообще, дорогой Вольф, возни с тобой много. Посмотри, до чего ты дошёл, – девушка презрительно скривилась, – и чего добился? Пост опять собираешься бросить, развития никакого, и даже, – она насмешливо посмотрела на Станислава, – встреча, о которой ты мечтал, привела тебя всего лишь к желанию покончить с собой!
– Это не твоё дело, – отрезал Станислав.
– Нет, моё! – в её голосе вдруг зазвенел металл. – Ты у меня так просто не отделаешься!
– Что ты пристала? – взорвался Станислав. – Я не хочу больше жить. И не могу! Ничего не могу!
– Не скули! – прикрикнула на него брюнетка. – Давай разберёмся. Чего ты там не можешь?
Станислав, которого почему-то трясло, как в лихорадке, опустил глаза.
– Да ничего, – буркнул он. – Любить не могу. Раскрыться не могу.
– Любить? – с недоумением протянула гостья. – А с чего ты взял, что это человеческое чувство должно посетить и тебя?
– Конечно, – с горечью кивнул Станислав, – я урод и любить не могу.
Девушка расхохоталась:
– Вот это да! Теперь-то я поняла: ты всё очеловечиться пытаешься. Думаешь, что если влез в человеческую шкуру, то и чувствовать станешь, как человек? Нет, Вольф, никогда этого не будет, потому что ты совсем по-другому устроен – не по-человечески.
– А как? – Станислава явно раздражал этот разговор, но любопытство взяло верх.
– Своеобразно, – усмехнулась брюнетка. А пытаешься стать таким, как все! И в этом-то состоит главная ошибка твоей жизни.
Станислав прямо-таки задохнулся от возмущения:
– Я пытаюсь стать таким, как все?! Но это же неправда!
– Правда, – безжалостно отрезала девушка. – Чтобы быть самим собой, надо иметь недюжинную смелость, а у тебя её, видимо, нет. Потому ты и раскрыться не можешь.
Станислав, ошеломлённый таким поворотом дела, долго молчал, глядя в пол, а потом вдруг глухо заговорил:
– Я не смогу выжить здесь без приспособления и притворства. Этот мир отторгает меня! – он повысил голос. – Понимаешь ты? Отторгает!
– Ну и что? – голос брюнетки был совершенно спокоен. – В благоприятных условиях любой расцвёл бы. А в неблагоприятных любой нормальный, – девушка сделала ударение на последнем слове и лукаво посмотрела на Станислава, – любой нормальный человек завял бы так же, как и ты.
Станислав метнул на неё гневный взгляд:
– Ты думаешь, у тебя есть право говорить мне такие вещи?
– У меня есть желание это сказать, – с какой-то подозрительной мягкостью ответила несносная гостья.
Станислав отвернулся от неё и подошёл к окну.
– Ты носишь в себе осколок Вечности, тебе не суждено стать близким людям, – ослышался за спиной голос, уже не мягкий и вкрадчивый, а холодный и ровный. – И сделать ты можешь только одно: осветить мир её нездешним пламенем.
Станислав прижался лбом к оконному стеклу.
– Но кому нужно это пламя? – еле слышно заговорил он.
– Может, и никому, – спокойно согласилась брюнетка. – Но Вечности безразлично, востребована ли она. Такие вещи не могут существовать в замкнутом мире, они обязательно потребуют выхода. Или отторжения. Если этот груз слишком тяжёл для тебя – выброси осколок. Пусть его подберёт другой. А ты просто истечёшь кровью – ведь раны, нанесённые Вечностью, не затягиваются никогда.
Станиславу вдруг показалось, что его пронзила какая-то странная ледяная игла с раскалённым остриём и вышла не из тела, а на другом конце Вселенной, где судорожно мерцала звезда цвета того самого заката, который полыхал сейчас на вечернем небе. Он почувствовал невыносимую боль и понял, что отныне стал чем-то иным – живым проводником, по которому бесконечным потоком лилась багряная энергия звезды с другого конца Вселенной и заставляла вспыхивать земные небеса, потрясённые этой таинственной силой. Непостижимой душой Вечности.
май 2004 г.
|
