|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
|
* * * Половинчатый вкус макароны. Вот и всё! Мы уходим от нас. Очень остры, как выстрелы, кроны фонарей, собиравшихся в пляс. Ночь качается стенами мрака – словно вальс на асфальте, как дне. Вкус щеки ускользающ от лака, осыпающегося на окне. Вход на небо закрыт небесами. Плачут дети среди Близнецов. Мы шагаем из ветра за нами, Облетая на чашах весов. А проулки сжимаются снизу. Вот и выход на мрак во дворе. Ты всегда подчинялась капризу, выходя из шестнадцатой в «ре». Стих оркестр. Вот и луны так лунны. Гулко плакать у ветра из дна. Мне так больно, где мечутся струны, поникая на ветер из сна. А по пальцам бредут пешеходы. Как здесь ветрено возле воды. Были тени высокой породы у согревшейся вверх борозды. * * * Створы пусты под лежащим туманом. Травы пропахли замерзшей травой. Август ушел. Он был теплым и пьяным за пожелтевшей к дождю синевой. Был терпок день на бетонном балконе. Было темно от сияния звезд. Я бормотал, искажаясь на лоне, переплетенный в сиянии грез. Волосы мертвы, как руки у куклы. Взгляд бесконечен, прозрачен и пуст. Тишь. Ты смотрела из пепла, где утлы, алы пиявки наполненных уст. Дунули слева невзрачные елки. Осень. Пропахла росой синева. Август. И кошки, как черные волки. И шелестит, замерзая, трава. Стороны шире во мраке, во мраке. Стороны гулко остыли во мгле. Пахнет бедой. Замерзают на маке капли и слезы забытых в игле. * * * Фаэтоны кричат огнями, и здесь холодно в пустоте. Эти кони седы по пьяне, содрогаясь, как на кресте. Звон копыт по асфальту дыма. Искажаются стены вверх. Вновь пролётка минула мимо на льняной серебристый смех. Вход в пространство звенит покоем. Выход кончился возле звёзд. Фаэтоны. Мы этим строем прошуршим вдоль замёрзших рос. А стена холодна и длинна, мостовая меж звёзд, как тракт. Как легко уходить от дыма в темноту на четвёртый акт. Свет и темень Здесь космос уже. Плачут ангелы у комет. Мы по Солнцу, как чёрной луже, вырываемся к вам на свет. И на звёздах черны могилы, вдруг заплакавшие о нас. Стук безмолвен. Копыта стылы, так беззвучны сквозь плексиглас. * * * Мне ваша шпилька исколола щеку. Она остра меж складок простыни. Она теплеет, подползая сбоку, как тонкий луч из льдов и полыньи. Уже вас нет. Уже не пахнет ядом больных, похмельных, полнолунных утр. Сегодня вы не пробудились рядом, с усталых щек роняя перламутр. Как далеко нас обнимавший ветер. Уже меж лип и звезд истаял след. И теплый лак на золотом конверте не сохранил нас согревавший свет. Наш город тих. И наши розы свяли. Я б не узнал касание ресниц. Я б не узнал ваш тонкий запах дали в полуживом переплетеньи лиц. Издалека, как свечи, смотрят горы. Ваш стаял след. За вами стихла тень. Вас больше нет. И с лип летят узоры на лица всех не переживших день. Кровь на щеке у губ от «невидимки». Она жива. Она мне шепчет стих. И тонкий луч на лунной половинке, как тонкий стон, при зарожденьи тих. Вас нет. Огонь. Он леденист у окон. Рыданья галок. Выкрики ворон. И серп ножа, как серебристый локон, прозрачен у заиндевевших крон. * * * Холод сбоку, с полей, ароматен. Электричка замедлила ход. Этот снег не особо приятен, если смотришь, не щурясь, в восход. Белоснежны и пыльны бураны. Тянет светом меж острых столбов. Нам пора возвращаться на раны вдоль сугробов, как сморщенных лбов. Здесь была шагом дальше лощина – там был снег сладковат от воды. Ах, сугроб – он всё так же от дыма тёплых снов, неподвижен, как льды. Тропка узка, сто сдавлена тенью, как удавкой, под серый закат. Мы там шли из воды к отраженью нас от нас на буран-перекат. Электричка качается мимо. Вот и кончилось небо в снегу… …Ты шептала цитаты из Рима, вылетая из мглы на бегу. И я слизывал льдинки с ресницы в верхнем веке на правом глазу. Окна шли в поездах вереницей через снег, как чужую слезу. * * * Река черна – и здесь стремнины. Здесь влажны камни в пене, как в фате. И старый город голосом Марины шепнул мне в спину дождь на пустоте. Ах, рвёт река, молча, меня на ветер. От глыб озноб, Что смотрят с дальних дуг. Мы здесь с тобой терялись на паркете меж тополей, теплеющих от рук. Скала. Бурлит. Левее – перекаты. Пахнули травы холодом в лицо. Седой Урал всё вылезал на скаты через закат, как чёрное крыльцо. Всё глубже, глубже после рёва ветра. Глядят из зада те, что сникли там. До мокрой гальки меньше километра через пороги, рёв и тарарам. Ну, вот… и всё! Сейчас осядет тина. Пылает солнце в небе, как в воде. Она молчит у края крепдешина, опавшего на лужу на звезде. * * * Тропа молчит, Сужаясь уже… уже… Уже следы растаяли в песке. Здесь никого. И появились лужи, рябясь водой в прохладе и тоске. Закат стал куц. И стали скользки стены, где был огонь, где в ветре таял зной. Я целовал у темной шеи вены, сгибаясь вниз над мерзнущей спиной. Намок асфальт от солнечного плача. Ваш запах тени здесь, у балюстрад. Остыла ночь в изломах карагача, с усталых рук роняющего яд. Мне нужен вздох. Мне нужно… Вскиньте руки. Бокалы хрупки, скользки и пусты. Мне надо внутрь, где учащенны звуки на стенках вен вблизи у темноты. Вода жива. И камни смотрят прямо. Ваш запах плеч – все так же у ворот. Ваш запах рук… Водой рябится яма, у неба загораживая вход. * * * Проходят люди вдоль перрона так незаметны в темноте. Чужие люди у вагона – все те, которые не те. Молчат гудки на сходе ночи. И нам так тесно здесь, внутри. Не закрывай тенями очи, когда огни, как пустыри, где люди шаркают ногами, дыша дымами и огнём. Безлюдно. Тени за столами, уже облёванными днём. Мелькнула птица так бесшумно – и там пригнулась – ах-ах-ах! Ты промолчала – это умно – не замешавшись в тенорах. А небо гнётся книзу мглою – оно вот-вот задавит нас. Мы пили водку под алоэ, когда перрон всё гас и гас. А в стенах ветер, словно шорох, и словно искры, тени мух… Перроны пахли, словно порох, не вынося себя на дух. |
