|
|
|
|
|
|
Литературный Башкортостан |
|
|
На конкурс, посвящённый 60-летию Победы Максим Говоров (г. Туймазы) Истина и смерть
— Пошёл… пошёл, жидовская тварь! В глазах у Сони почернело — то ли от горя, то ли от обилия чёрных мундиров. Эсэсовцы пинками гнали толпу к берегу пруда. В этой толпе были Сонины родители… оба брата… много знакомых. Война пришла в их уютный городок внезапно. До этого лишь радио приносило горестные вести, но всё это казалось бесконечно далёким. По крайней мере, до сегодняшнего утра. Соня Гурвич с подружками купалась в пруду, когда прибежал Саша, сын соседей, крича, что пришли фашисты. Девочки торопливо оделись и побежали в город. Колонна пленных показалась через минуту. Дети спрятались в кустах, наблюдая. Соня кусала губы. Ей хотелось бы ослепнуть, но она не находила в себе сил даже зажмуриться. Ей оставалось только смотреть. Фашисты остановили пленных на берегу. Командир стал что-то выкрикивать, а Пётр Власов принялся переводить: — Десять человек — два шага вперёд! Соня в бессильной ярости сжала кулаки. Этот человек всегда ненавидел их семью. До него никак не доходили слова о том, что в Советском Союзе все люди рождены равными — и русские, и татары, и евреи. А сейчас все пленные обращались с ним почтительно и называли «герр полицай». «Полицай»! Соня никогда не думала, что так возненавидит совершенно безобидное, в общем-то, слово. Как ей объяснил папа, знающий немецкий язык, «полицай» означало всего лишь «человек, служащий в полиции». Вроде нашего милиционера. Но теперь Соня в этом сомневалась. Ей было всего десять лет, и она не разбиралась ещё очень во многом, но почему-то была уверена, что настоящие милиционеры, или даже полицейские, так себя не ведут. Тем временем из строя вышли десять человек. Среди них Соня с ужасом узнала отца, мать и обоих братьев. — Жиды! — расхохотался Власов. — Суки пархатые!!! — С этими словами он плюнул в лицо Сониному отцу. Не в силах дальше смотреть на это, Соня вскрикнула и побежала прочь. За её спиной коротко и деловито прозвучал залп. Поздно вечером она вернулась на берег. Там, где ещё утром радовала глаз зелёная трава, теперь чернели ряды аккуратных холмиков. — Вот здесь они, — послышался рядом чей-то шёпот. — С краю. Соня обернулась и увидела Сашу. — Вот здесь они, — повторил Саша, — и осёкся. Его испугала чёрная пустота в глазах девочки. Ему было уже четырнадцать лет, и он уже дважды видел такую пустоту в глазах своей матери — в первый раз незадолго до войны, когда умер дед, и второй — совсем недавно, когда с фронта пришла похоронка на отца. Но никогда ещё Саше не доводилось видеть такую пустоту в глазах ребёнка. Соня медленно опустилась на колени перед могилами своей семьи. Взяла кусок фанеры, баночку чёрной краски и кисточку. И начала писать. Саша стоял за её спиной, почти не дыша. Его мать решила взять Соню к себе, и он терпеливо ждал. Внезапно Соня вздрогнула, словно что-то вспомнив, и сказала: — Саша… ты иди пока, а я потом приду. Саша догадался, что девочка просто хочет побыть одна. Он кивнул, хотя она не могла его видеть, и пошёл прочь. Соня отложила кисточку и посмотрела на дело своих рук. На маленькой фанерке она написала четыре строчки: ГУРВИЧ СОЛОМОН АРОНОВИЧ ГУРВИЧ САРА МОИСЕЕВНА ГУРВИЧ ЛЕВ СОЛОМОНОВИЧ ГУРВИЧ БОРИС СОЛОМОНОВИЧ Она положила табличку на землю и закрыла глаза. Хотелось плакать, но слёз не было. Соня просто сидела, прислушиваясь к себе. И внезапно, откуда-то из глубин её души, пришёл ответ на мучивший её вопрос. Соня глубоко вздохнула и стала руками загребать землю с могил. Через секунду она поняла, что это не столько земля, сколько глина. Это было лучше всего. Глина идеально подходила для того, что она задумала. В свои десять лет Соня неплохо обращалась с глиной. Все, кто видел вылепленные ею фигурки, дружно пророчили ей мировую славу. А дядя Лёва, обычно скупой на похвалы, сказал однажды: «Ты будешь не хуже Мухиной». Правда, сейчас Соня не совсем понимала, что же такое она задумала. Просто ей казалось, что так нужно. Она сосредоточенно загребала свежую глину до тех пор, пока холмики не уменьшились почти вдвое. Наконец девочка решила, что глины достаточно, и принялась разминать получившуюся кучу. И вздохнула: глина, хоть и была свежей, уже немного подсохла. А у Сони не было ни ведра, ни даже ковшика, чтобы принести воды. Через минуту сомнения пропали. Соня оглянулась, не смотрит ли кто на неё, но никого не увидела. Естественно. Люди уже спали или просто прятались, потому что боялись. — Саша! — позвала девочка. — Ты здесь? Ни звука. Саша уже ушёл. Тогда Соня полностью разделась, пошла к пруду и бросила одежду в воду. Потом вытащила её и побежала обратно, стараясь не потерять ни капли. Она стала выжимать своё платье над кучей глины. Потом повесила его на ветку ближайшей берёзы и принялась разминать глину. Саша никуда не ушёл. Он стоял за деревьями и смотрел, что делает Соня. «Зачем ей глина с могил? — думал мальчик. — Колдует, не иначе». В городе говорили, что Сонина бабушка была колдуньей. И хотя давно доказали, что ни колдунов, ни бога, ни чертей не бывает, а попы просто дурят людям головы, многие продолжали во всё это верить. Саша не знал, во что нужно верить, а во что — нет. Может, колдуны бывают только в сказках. Но тогда непонятно, что Сонька делает и зачем. В какой-то момент Соня обернулась и позвала Сашу, точно чувствуя, что он где-то рядом. Но Саша не отозвался, и Соня принялась раздеваться. Вот тут Саше стало по-настоящему страшно. Он часто слышал от бабушки, что колдуны и ведьмы творят свои гадостные дела только в голом виде. И вот — пожалуйста. Огромным усилием воли Саша заставил себя смотреть, что будет дальше. Про себя он решил, что никому про это не расскажет, но его разбирало любопытство, смешанное со страхом. Соня выпрямилась и посмотрела на дело своих рук. На земле лежала огромная глиняная фигура человека. На лицо этой статуи было просто страшно смотреть. И хорошо. Пусть лицо будет страшным. Девочка присела на корточки рядом с глиняным человеком, подняла с земли острый обломок веточки и принялась писать на его левой руке. «ЭММЭТ»[3], — повторяла она про себя. Соня никогда не знала языка своих предков, это пришло к ней внезапно, как и знания о глиняном человеке, который назывался… «Голем», — вспомнила девочка. Однажды дядя Лёва рассказал ей о големах. «Это просто сказки», — прибавил он тогда. Но теперь Соня не сомневалась, что это больше, чем сказки. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — вспоминала она строчку из популярной песни. Закончив выводить буквы, Соня сдёрнула с ветки своё платье, оделась (мокрая ткань неприятно холодила голое тело) и спряталась за кустами, наблюдая, что будет дальше. Пётр Власов всегда старался держать нос по ветру. Когда в семнадцатом году пришли большевики, он с радостью оставил должность церковного звонаря и надел шлем с красной звездой. Когда стали громить церкви, он собственноручно расстрелял городского священника. Теперь он добровольно пошёл на службу к захватчикам. «Победят наши или нет — это ещё вилами на воде, — думал Власов. — А пока надо выжить». Сегодня ему представился отличный случай рассчитаться с семьёй Гурвич. Власов ненавидел доктора Гурвича за то, что тот неправильно лечил его мать. Соломон Аронович уверял, что сделал всё, что мог, но Власов ему не верил. «Если моя мать умерла — какой же ты, к хуям собачьим, доктор?! — кричал он. — Сука ты! Жидовская морда!» Сейчас, впервые за многие годы, на душе у Власова было спокойно. Он рассчитался с ненавистным евреем, а обо всём остальном беспокоиться не приходилось. Власову было известно, что покорного хозяин бить не будет. Внезапно в окно постучали. — Кого там ещё чёрт несёт? — недовольно проворчал Власов, вылезая из кровати. Никто не ответил, однако стук повторился. Выглянув в окно, Власов увидел во дворе высокую тёмную фигуру. Ему стало страшно. Может, кто-то пришёл посчитаться с ним? Новые хозяева не дали бы его в обиду… но только днём. Ночью же ему приходилось полагаться только на собственные силы. Власов ощупью выбрался в сени, нашарил в темноте тяжёлый лом и вышел во двор. — Чего тебе? — спросил он. Фигура каким-то неловким движением повернулась и целеустремлённо зашагала к Власову. — Чего тебе? — повторил тот, но уже не так уверенно. Что-то в ночном госте было неправильное, но Власов не мог сказать, что именно. Неправильной была его походка — этот тип при ходьбе как-то странно дёргался и раскачивался, но спину при этом держал неестественно прямо. Не ходят так живые люди… Не успел Власов додумать до конца внезапно вспыхнувшую мысль, как ночной пришелец набросился на него. Полицай лишь успел увидеть жуткое лицо, застывшее, словно глиняная маска. Лицо доктора Гурвича. Когда во двор полицая прибежали солдаты, патрулирующие улицу, Власов был уже мёртв. Штандартенфюрер СС Шнайдер был вне себя. Он прошёл уже половину России, но нигде не сталкивался ни с чем подобным. Обычно после показательных расстрелов русские свиньи сидели тише воды ниже травы. А в этом поганом городишке кто-то в первую же ночь убил полицая! А кто следующий? Не он ли? — Слушайте меня внимательно, Дюссандер, — обратился он к командиру патруля, — дважды я повторять не буду. — Немедленно соберите всех и прочешите город, но найдите этих мерзавцев. За неудачу ответите головой. Дюссандер отсалютовал и вышел. Шнайдер глотнул шнапса, чтобы снять напряжение, закурил трубку и задумался. Кое-что не давало ему покоя. Кто-то в буквальном смысле разорвал полицая на части, что свидетельствовало о нечеловеческой силе убийцы или убийц. Кроме того, на трупе неизвестно откуда появилась земля. Словно кто-то из расстрелянных сегодня людей встал из могилы, чтобы отомстить. «Да нет же, не может этого быть, — успокаивал себя Шнайдер. — Вот когда мои люди поймают этого мерзавца, он нам всё объяснит». В том, что мерзавца поймают, Шнайдер не сомневался. Внезапно за его спиной послышались шаги. Думая, что это кто-то из солдат, Шнайдер приказал, не оборачиваясь: — Выйди, постучись и войди снова. Шаги не остановились. И внезапно Шнайдер понял: это пришли за ним. Того, кто явился, не остановить никаким приказом, никакой мольбой. Шнайдер обернулся, чтобы показать, как умеют умирать верные слуги Третьего Рейха. И вскрикнул от ужаса. Существо, шедшее к нему, не было человеком. Это была исполинского роста глиняная статуя, в которую кто-то непостижимым образом вдохнул жизнь. На левой руке этого немыслимого существа было что-то написано по-еврейски. А лицо… лицо… Не в силах больше смотреть на это, Шнайдер втянул голову в плечи и закрыл лицо руками. По его ногам потекло что-то тёплое. Когда Шнайдеру отрывали голову, он почти ничего не почувствовал. Соня неотступно следовала за созданным ею чудовищем. Голем убил полицая и направился к соседней улице, где квартировал командир эсэсовцев. Походя он свернул шеи двум часовым и вошёл в дом. Вот тогда Соня решила, что этого достаточно. Если и после этого незваные гости не будут вести себя тише, она научит других тому, что сделала в эту ночь. А пока — хватит. Голема нужно остановить. Соня знала, что нужно всего лишь стереть с левой руки чудовища одну букву. Тогда вместо слова «эммэт» получится «мэт», что означает «мёртвый». И чудовище рассыплется в пыль. Девочка уже хотела войти в дом, но не успела. Ворвавшийся во двор солдат выстрелом в упор разнёс ей голову. Это был последний выстрел в жизни рядового Дюссандера. Вышедший из дома голем разорвал на части и его. Но Соня уже не могла этого знать. Существо медленно шло по ночной дороге. Оно знало, что люди зовут его големом, и знало, что ему дано лицо человека, которого при жизни звали Соломоном Гурвичем. А собственного имени чудовище не имело никогда. Оно смочило свои руки кровью нескольких людей… и ему это понравилось. Существо шагало, думая, что пришла пора подыскать себе новое имя. |
|
|
|
Внимание! Все присутствующие в художественных произведениях персонажи являются вымышленными, и сходство персонажа с любым лицом, существующим в действительности, является совершенно случайным. В общем, как выразился по точно такому же поводу Жорж Сименон, «если кто-то похож на кого-нибудь, то это кто-то совсем другой» . Редакция. |
